Вокруг света 1973-02, страница 62

— Нет, на моей пойдем, — говорит Олег.

— Мотор переставлять придется.

— Ничего...

Из-под пешеходного моста выныривает зеленая, с белой полосой по борту моторка. В моторке трое — черный клеенчатый плащ, меховая безрукавка и ватник. У безрукавки на коленях расчехленная «ижевка». Охотники. Косятся в нашу сторону, уходят.

Перетаскиваю Васин «Вихрь» на серо-голубую лодку Олега. Отталкиваемся. Олег возится с пуском. Мотор остыл. Олег дергает раз, другой, третий... Хлестнуло шнуром. Оглушительный рев, резкий запах горелого масла. Устраиваюсь на средней скамье, чтоб лодка не «зарылась». Легкий толчок, словно ударили под днище и подпихнули. Вода, ожив, расступается. Наконец!..

Трубеж неширок: плакучие ивы едва не смыкаются над ним, тяжелая тень их навсегда утонула в реке, полоса живого зеленого золота в солнечный день бьется только на середке. Мостки, купальни... Отсюда выплескивают помои, тут же полощут белье, удят плотву, детвора Купается.

Перед устьем Трубеж слегка заворачивает к северо-востоку.

Перехожу на нос: озеро вблизи берегов мелководно, надо выровнять лодку, чтобы не скрести винтом, не погнуть лопасти.

На востоке, за Никитским монастырем, — тонкая полоска киновари. Небо, вода и воздух словно бы потемнели, гривы лесов на Кухмаре и на Ботике неотличимы от холмов, впереди — кисея тумана, и даже рафинадный Горицкий монастырь на западе выглядит серым.

На малых оборотах ползем сквозь кольцо «травы». Нитки растений дотянулись до поверхности озера, вода кажется рябой. Переславцы говорят, что «трава» окольцевала Плещеево уже после войны, в начале шестидесятых. Думают, семена растений занесли дикие утки. Сторонники «утиной» версии указывают на схожесть появившихся водорослей с морскими. Как бы то ни было, «трава» на новом месте освоилась. Еще десять лет назад полоска гибких буроватых нитей, колыхавшихся на границе мелководья с «провалами», представлялась жиденькой и безобидной. Сегодня водоросли окрепли, растут густо, «кольцо» расползлось в ширину, жадно тянется к берегам.

Олег выключает мотор, чертыхаясь, очищает лопасти винта от намотавшихся скользких стеблей.

— Скоро совсем зарастет! — ворчит он.

Нет ветра, нет и волны. Озеро отполировали. Киноварь, прочеркнутая редкими тучками, загустела, поднялась в треть неба, отсвет ее, миновав подбе-режье, проник в воду, пропитал ее, но света мало. Черны холмы, черны зигзаги лесов, черны прочерки туч, черен силуэт монастыря, просто за холмами, за монастырем и в черной воде — густая киноварь. Неправдоподобно: правдоподобию нужны полутона..,

Олег запускает мотор, перебираюсь на корму, нос лодки поднимается к небу, винт вспарывает глубину, мы гоним огненную волну, и вдоль бортов взмывают прозрачные зелено-розовые крылья водяной пыли...

Берега еле различимы. Под смоленым днищем трудновообразимая ледяная глубина: на таинственном дне Плещеева бьют несчетные ключи, солнце не в силах прогреть тридцатиметровую толщу озерных вод.

В тихую погоду о глубине забывают. Но чуть по-

Охрана природы

дуло, появились белокипенные «барашки», и тотчас весельные ялики, юркие «казанки», байдарки, водяные велосипеды — все это полчище водомерок стремительно сигает под защиту берега. На волне только чайки да похожие на громадных бесстрашных чаек прадедовские плоскодонки: стоят на якоре, клюют носом, оседают на корму, а мужичок-ры-бачок знай меняет наживку на удочках и таращится на «кивки», чтоб успеть подхватить лесу, пульсирующую живым грузом. Плоскодонка непогоды не боится.

кидает на борт: Олег резко взял право руля. Осматриваюсь. Туман поредел, приподнялся, чуть левее нас на воде цепочка черных предметов, словно гигантские разорванные четки плавают в озере. Уж не объявился ли и в Плещеевом свой легендарный змей, не позвонки ли чудовища торчат над озерной гладью?

Какой там змей! Вон силуэт буксира, вон и лодки, похожие на черные черточки среди грифельного поля. Черточки медленно движутся вдоль «позвонков». А «позвонки» — деревянные буи огромной сети.

Велика власть термина над человеком! Впервые попав на Плещеево, услыхав название «Рыбозавод», я вообразил предприятие, оснащенное флотилией катеров, цехи, холодильники.

— Рыбозавод? — ухмыльнулся Вася. — Шараш-кина контора это, а не завод! Остались девять пенсионеров и орудуют. Ряпушку прибирают! Ну конечно, план составили. Изловить столько-то центнеров прочей рыбы: на ряпушке круглый год не поработаешь! Шуруют! Гребут сетями плотиц с оку-нишками! День ловят, день разбирают, день приходуют, день в магазины сдают. По двугривенному за килограмм. А кто же ее, тухлую, даже задаром возьмет? У нас ребятишки свежей сколько хошь наловят! Ну полежит, полежит рыбка в магазине, сильно завоняет, ее либо свиньям кинут, либо так бросят... За-а-авод!

Вася сплюнул.

— Ряпушку-то берут, — добавил он.

В ясный день, на закате, нет-нет да и стрельнут в воде, в мягких лучах солнца, сотни серебряных стрелок. Сверкнут, раздразнят и исчезнут. Серебряные стрелки эти и есть ряпушка, или, иначе, пере-славская селедка, не берущая никакой приманки, гуляющая стремительными косяками на самой глубокой глуби легендарная рыба, сказочная явь Плещеева озера.

Никакие Эри и Онтарио, никакие Комо и Мад жоре не пришлись по нраву ряпушке. Даже Байкал оказался непригож. Угодила только переславская земля Но угодить угодила, а защитить не могла: как-никак целых пять столетий черпали из Плещеева рыбку понимавшие толк в яствах троице-сергиевские игумены.

Глубокой осенью, чуть ледок, перегораживали устье Вексы плотные сети. Монастырские мужики, дрожа от холода, забредали в воду. Ряпушка своенравна и своеобычна. Все рыбы икру мечут по весне, она — под зиму. И никуда не идет, кроме как на мели и в Вексу. Другие речушки зазря стараются, струят светлые потоки, песчинки перебирают: властная тайна, непреодолимый инстинкт гонят ряпушку к Вексе! Тут ее и брали, не поспевали заводить сети. Валили на побитую инеем траву, набивали трепещущей рыбой рогожные кули, лубяные коробы, «.громоздили кули и коробы на телеги и сани. А схлынет поздняя путина — ползли длинные

60