Вокруг света 1975-12, страница 74

бан и так далее, всегда являются лишь побуждением к действию. Например, один оттенок свиста пастуха «говорит» собаке ♦ беги направо», другой — «беги налево», третий — «вернись». Пастух не может ни просвистеть собаке вопрос, ни поставить ей условие — допустим, «если в лощине справа есть еще овцы, гони их сюда». Он отдает только безусловные команды. В «нормальном» же языке можно спрашивать и отвечать, описывать предметы и процессы, даже если они не связаны с нашей непосредственной деятельностью в данный момент.

Кроме того, человеческая речь отличается от подобных сигнальных систем наличием грамматики, ряда правил, позволяющих связывать слова во фразы. Именно это является основой практически беспредельной возможности для обмена информацией между людьми и приобретает особую важность, когда речь заходит об общении с животными. Пожалуй, многим приходилось видеть попугая, удивлявшего совершенно правильным произношением целых фраз. Но можно ли утверждать при этом, что он «знает» язык? Маленький ребенок, пусть даже он произносит вполовину меньше слов, чем попугай, знает о языке гораздо больше говорящей птицы. И это вполне понятно — ведь попугай заучивает фразы в застывшей последовательности слов и никогда не сумеет перенести часть фразы или даже одно слово в новое незатверженное предложение. Зато ребенок задолго до того, как он выучит грамматические правила, спонтанно пытается связать слова по-новому, расширяя таким образом свои языковые навыки.

В популярной литературе время от времени появляются публикации о каком-либо животном, которое вот-вот выучит человеческий язык, о том, что тот или иной вид «меньших братьев» использует для общения систему, близкую, а то и аналогичную языковой. Например, в течение последних двадцати лет регулярно прокатывается волна слухов о «языке дельфинов». Те относительно немногие надежные данные, которые опубликованы до настоящего времени, свидетельствуют, конечно, о незаурядном «интеллекте» исследуемых животных, но этого еще далеко не достаточно, чтобы делать категорические выводы о наличии «язы

ка». Конечно, если удастся обнаружить существование подобного языка, составить «словарь» его, то тогда проблему межвидового общения «человек — дельфин» можно будет считать теоретически решенной: человеку останется научить кибернетические машины воспроизводить дельфиний язык и, используя их как «переводчиков», наладить диалог с «интеллигентами моря». В этом направлении наука сейчас ведет усиленные поиски. Но относительно возможного обучения животных человеческому языку, можно, по-видимому, уже категорически сказать — этот путь тупиковый.

Лет двадцать назад американские зоопсихологи Кейт Хей-ес и его жена взяли на воспитание трехдневного детеныша шимпанзе и воспитывали его около шести лет у себя дома. По мере возможности они пытались воспитывать его так, как человеческого ребенка. Но все попытки научить обезьяну человеческой речи окончились неудачей. И, кате выяснилось, дело не в индивидуальных способностях воспитываемого шимпанзе, не в методике обучения, не в таланте и настойчивости экспериментаторов. Гортань шимпанзе и других человекообразных обезьян ни по форме, ни по количеству нервных волокон не может обеспечить языковые модуляции, свойственные человеческой речи.

«ДАЙ МНЕ ЩЕКОТКУ»

Так неужели мечта «человеческого» общения с животными остается только мечтой, которая реализуется лишь в сказках?

А не попробовать ли какую-либо иную систему общения, попытаться, например, обучить обезьян языкам, использующим не акустические, а зрительные сигналы? В 1966 году ученые Аллен и Беатрис Гарднер из университета штата Невада сумели всего за несколько месяцев обучить молодую шимпанзе Уошо нескольким знакам языка глухонемых. Вскоре у Уошо был «словарный запас» из более чем трехсот знаков — позиций и движений пальцев, движений рук и головы, которые она составляла в предложения до се-ми-восьми знаков. Самые строгие «экзамены», которым ученые подвергли Уошо, доказали, что шимпанзе отлично разбирается в значении этих знаков. Ей показывали довольно большое количество предметов (или

даже их фотографии), и в более чем в 80 процентах случаев Уошо сопоставляла с каждым из них соответствующий знак.

«Школа» для Уошо началась в июне 1966 года, когда обезьяне было около года. По развитию и потребностям она соответствовала в это время приблизительно полуторагодовалому ребенку. Выбор Гарднеров пал на шимпанзе потому, что они из всех высокоразвитых приматов являются наиболее дружелюбными и общительными.

Для обучения Уошо был выбран Знаковый язык, употребляющийся глухонемыми во всей Северной Америке и состоящий из жестов, заменяющих отдельные слова. Уошо круглые сутки жила вместе с Гарднерами, которые обращались с ней как с человеческим ребенком. Если Уошо не спала, при ней постоянно кто-нибудь находился.

Система «язык — среда» быстро принесла результаты. Например, знак «больше» Уошо усвоила в связи со щекоткой, игрой, напоминающей неуемную возню. Затем символ «больше» был распространен на любую деятельность и любой предмет. Знак «открыть» шимпанзе выучила на примере дверей вагончика, в котором жила, а потом распространила его на все двери, сосуды, ящики, холодильник и даже баночки с кремом.

Гарднеры показали своей ученице и знак «цветок». Она отмечает им все цветы и в ряде ситуаций — сильный запах (например, открывая табакерку или ^ходя на кухню).

В апреле 1967 года, спустя год после начала занятий, Уошо впервые связала различные знаки в некое подобие фразы, хотя в то время ей еще специально не объясняли комбинирование слов — просто на занятиях учителя пользовались взаимосвязанными знаками. Как только Уошо выучила 8—10 знаков, она начала соединять их в сочетания по два-три знака — примерно так маленькие дети учатся складывать фразы. Ряд комбинаций Уошо «подсмотрела» у учителей, зато другие придумала сама. Например, она сама придумала фразы «дай Miie щекотку», если ей хотелось, чтобы ее пощекотали, или «открытый — холодный ящик — есть — пить», если она просила открыть холодильник.

За первые семь месяцев Уошо выучила 4 знака, за следующие — 9 знаков, а в течение

72