Вокруг света 1978-11, страница 54

дили на конокрадов. Во всяком случае, на тех конокрадов, что показывали в ковбойских фильмах. Ив то же время было в Них что-то необычное — в скупых улыбках, в прищуре глаз, в особой, еле заметной расслабленности «чувствовалась сила людей, уверенных в себе.

— Нет, мы не конокрады... — В голосе старого гаучо прозвучала скорее печаль, чем обида. — Охотники мы. И к тому же мои ребята в лошадях неплохо разбираются.

Мы сидели на крыльце нашего дома, день был теплым и тихим. По небу, сине-голубому, плыли белые облака, недозрелым апельсином висело солнце. Захваченный воспоминаниями, после первого глотка дон Рохас больше не прикасался ни к стакану с «Чинзано», ни к маслинам, которые моя мать подала к вермуту.

Разговор начался, с того, что я битых полчаса объяснял дону Рохасу, что означает слово «украинцы». Результатом этих объяснений был вопрос: «Вроде русских, значит?»

— Да, почти, — наконец сдался я.

— То-то я вижу, что вы непохожи на других гринго. А я их, считайте, всех перевидал. — И глаза дона Рохаса стали как щелки. Две морщины в бесчисленном количестве морщин на его лице.

Сначала была кочевая жизнь с объездчиком-отцом — матери он не помнил. «С восьми лет неплохо держался на коне», — светлый лучик на мгновенье оживил его глаза. Но тут же погас. В пятнадцать не стало отца. Погиб в заварушке за ка-кого-то политикана, имя которого дон Рохас даже не помнит. Потом была большая война в Европе.

Запомнилась она потому, что мясо и пшеницу у нас никто не покупал. Кукурузу сжигали в паровозах. Я работал тогда пеоном на большой эстан-сии. Денег нам не платили, не было. Скот ничего не стоил, можно было зарезать любую телку, только шкуру нужно было оставить хозяину. Обносились мы до невозможности и ходили как нищие.

Дон Рохас взял стакан, но пить не стал. Недолго помолчал.

— На праздник мая (25 мая празднуется День независимости) приехал хозяин. Как звали этого гринго, и не скажешь, такая

уж фамилия... потом оказалось, что он вообще не гринго, а наш земляк. Только из Буэнос-Айреса, понимаете? Был большой праздник, асадо и вино. Скачки, вечером танцы. А на следующий день тех, что помоложе, забрали в рекруты. Вручили нам по три песо, а документов не дали. Мы редко когда видели наши документы: они вечно у кого-то были — то за долги, то выборы там какие-нибудь, знаете? Я попал в Росарио. Ничего там не было тогда, в этом Росарио. Ничего хорошего — одни нищие и проститутки. Не знаю, кац сейчас, но тогда... По субботам нас выгоняли из казармы, чтобы не кормить, думаю я. Капитан был у нас такой пройдоха! Так вот, нас подкармливали проститутки. Они и одежду нам штопали. Что бы там ни говорили, а девчонки были хорошие: без них не знаю как бы мы... ну да ладно, чего уж там! Одна даже читать меня научила. Учительницей была когда-то.

На дороге появился сеньор Отто, смиренный и благообразный, — сеньора Кристина к этому времени уже вернулась из поездки. Поравнявшись с калиткой, сеньор Отто учтиво поднял панамку.

— Добрый день!

— Добрый день, сеньор Отто, — ответил я.

Дон Рохас, опустив глаза, промолчал. Долго сидел он так...

— А потом, дон Рохас?

— Многое было потом...

— И все-таки, дон Рохас?

— Сплошные гринго были потом!" Вагонетки соли в Сан-Нико-лас были потом! Двадцать сентаво за вагонетку, а там тонна. И босиком, босиком, потому что альпаргатов — сандалий веревочных — было жалко! Ведь хозяин был гринго!

Глаза старого гаучо сверкали. Он выкрикивал, размахивая руками перед моим лицом.

— А потом была бойня в Буэнос-Айресе, сеньор! Пудовым молотом по голове, и нож в брюхо. По колено в крови. Двенадцать часов.

Гнев клокотал в $руди дона Рохаса, душил его. Я не знал, как успокоить старого человека, голос которого переходил в невнятный хрип.

Больше о жизйи дона Рохаса я ничего не узнал. Так некстати появившийся сеньор Отто вызвал гнев старого гаучо, оборвал его рассказ. Но и услышанного было достаточно для того, чтобы задуматься. Увиденное мною в Сьерра-де-Кордоба шло вразрез

со всем тем, чему меня учили сначала в школе, а потом в колледже. Ведь Кордоба — не самая отсталая аргентинская провинция. Ее называют «просвещенная Кордоба», хотя в рассказе дона Рохаса слово «школа» ни разу не прозвучало...

Больше дона Рохаса и его сыновей я не видел. Но услышал о них три года спустя, вернувшись в сьерру уже не студентом колледжа, а служащим торговой фирмы «Мак-Харди и Браун».

МЛАДШИЙ СЫН...

Его звали Роке, если только память мне не изменяет. Одевался он лучше остальных братьев и не мог не нравиться девушкам. Густые, не просто черные, а вороньего крыла волосы обрамляли красивое лицо непередаваемого матового оттенка. Соловый конь, на которого он садился с легкостью и грацией кошки, оскалив зубы, танцевал под ним. На это стоило посмотреть. И за Роке бежали ребятишки, повизгивая от зависти и восторга.

Наездник он был лихой. Рассказывают, что на праздник винограда дон Сегундо Агиляр присылал из провинции Мендоса за ним, не желая доверять никому другому своего рыжего жеребца. Сто тысяч принес тогда Роке богатому эстансиеро на копытах быстрого, как ветер, Лу-серо.

Роке, как и его братья, никогда и нигде не учился. Благодаря природной смекалке он кое-как — зато совершенно самостоятельно — научился читать и не без труда выводил свою фамилию в тех редких случаях, когда без этого нельзя было обойтись.

Было время, когда и его манили, дразня воображение, огни большого города. Он решил попытать счастья недалеко от дома, в только что начавших работать заводах «Фиат». Но продержался там недолго, его свободолюбивое естество восстало против порядков, царивших на этом заводе, где все начальники были гринго. Что еще хуже, квалифицированные рабочие, большей частью приехавшие из Буэнос-Айреса, его просто игнорировали. Он просто плакал, скулил как щенок от обиды и одиночества в огромных, лязгающих и грохочущих цехах. Конечно, слез его никто не видел, все переживал внутри. Внешне, прикрывая свою растерянность, вел себя вызывающе, грубил и зади

52