Вокруг света 1980-10, страница 38

Вокруг света 1980-10, страница 38

новится перед зебу на колени в пределах досягаемости грозных рогов и начинает дразнить его щипками за ноздри. Бык, не привыкший к такому обхождению, естественно, приходит в ярость и пытается поддеть обидчика на рога. Но это не удается: пастушок, изгибая туловище во все стороны, ловко увертывается, да и мужчины начеку — не позволяют животному передвигаться. Доведя зебу до белого каления, подросток забегает сбоку, вскакивает ему на шею, хватается за рога. Разом отпускаются веревки, и тут-то начинается захватывающее дух зрелище.

Бык бросается из стороны в сторону, кружится, брыкается, яростно

Зрители расступаются, а зебу, вскочив, тяжело трусит в саванну. На площадку выводят свежего быка, и в противоборство вступает новый пастушок. Ну а победителем считается тот, кто быстрее других уложит быка «на лопатки».

...Сокото поразил меня обилием деревьев. Купами и в одиночку, они были всюду — на улицах, площадях, во дворах. Впрочем, как вскоре выяснилось, необычного тут ничего нет: своей северной окраиной Сокото упирается в полноводную реку.

Сокото, основанный каким-то аборигеном и унаследовавший его имя, ведет свое летосчисление с XII века. В скромной деревеньке, открытой ветрам, долгое время было десятка два круглых хижин, куда изредка наведывались кочевники для

Сюда, на рынок Кур ми в Кано, свозят свою <гпродукцию» маджеми и бадуку.

мотает головой, стараясь сбросить седока. Так проходит минут десять-двадцать, и все это время пастушка, точно кузнечика на самом верху былинки, раскачиваемой сильным ветром, немилосердно трясет и швыряет.

Постепенно силы покидают биджими. Почувствовав слабость зебу, подросток, используя рога, как рычаги, начинает крутить ему шею. Видимо, в это время у зебу наступает удушье или же он теряет ориентировку. Во всяком случае, движения быка слабеют, и наконец под восторженные крики болельщиков Он, словно обессилевший путник, нехотя опускается на землю.

обмена своих продуктов на продукты земледелия. Ныне Сокото — столица штата с таким же названием. Его население перевалило за сто тысяч (в Африке такой город считается довольно крупным). Здесь есть цементный завод, кожевенная и ткацкая фабрики, построены школы, больницы, кинотеатры, открыты магазины. Вечером на улицах и площадях вспыхивают гирлянды электрических огней, до сих пор вызывая восхищение стариков, помня-' щих времена, когда Сокото жил при коптилках и свечах.

Город нехотя приходил в себя после полуденного оцепенения. Раскаленные улицы были еще сонны, лишь изредка на них появлялись прохожие да проскакивали автомашины. Мы остановились под тенистым деревом.

— Вот мы и приехали! — Ангулу Фари распахнул дверцу.

Если бы не стоявший в воздухе резкий, тошнотворный запах гниющих кож, квартал маджеми ничем не отличался бы от других кварта

лов Сокото. Справа тянулась глухая глинобитная ограда высотой примерно в два человеческих роста, и на первый взгляд могло показаться, что это стена одного большого жилища. Однако «закнвайе» — тонкие, похожие на прямые слоновые бивни выступы на плоских крышах, разделяющие «соро» \ как межевые столбы, — и двери говорили о том, что перед нами отдельные дома, сомкнувшиеся друг с другом своими наружными без окон стенами.

Пригнув голову, вслед за Фари я шагнул в проход в стене, из-за которой доносился ритмичный звук, словно кто-то тер белье на стиральной доске. Мы оказались в «зауре» — небольшой комнате, нечто вроде проходной или прихожей. Как объяснил мой спутник, отсюда можно пройти в соро только с разрешения хозяев.

Ангулу Фари громко кашлянул. Стало тихо, и к нам вышел невысокий хаусанец в кожаном фартуке, надетом прямо на обнаженное по пояс тело. Тыльной стороной правой ладони он смахнул пот, обильно покрывавший высокий лоб, и только после этого церемонно поздоровался. Когда Ангулу Фари представил меня и объяснил, что я специально приехал в Сокото из далекой страны, чтобы познакомиться с искусством здешних кожевников, мадже-ди, немного поколебавшись, пригласил нас пройти в дом.

Слева от зауре во дворе находилась мастерская по выделке кож. Вдоль стены на веревке, как белье, сохли на солнце шкуры. Неподалеку стояли две железные бочки с водой. Тут же была прилажена широкая наклонная доска — главный «станок» в дубильне Умару Суле. Один ее конец лежал на чурбаке высотой со стол, другой — у самой земли упирался в колышек. На доске распласталась козья шкура, а к чурбаку был прислонен железный скребок с двумя деревянными рукоятками. Рядом в двух круглых ямах мокли, вспучившись, словно бока бегемотиков, заготовки. В четырех бачках, каждый ведер на пять, хранились «специи».

От зауре утоптанная дорожка вела через двор к самому дому — трем глиняным коробкам: в центре стояло жилище хозяина (по хаусаи-ским обычаям он располагается отдельно от семьи); справа — жены и детей; слева — хранилище для кож. Умару Суле не пригласил нас в свою «комнату», видно, стыдился ее бедного убранства, а предложил устроиться на стоявших в тени у стены чурбаках, заменявших стулья, и стал подробно рассказывать о секретах своей профессии.

Умару Суле — потомственный маджеми. Правда, его дед жил в городе Кано, потом перебрался в Сокото,

1 Дом (хауса).

36