Вокруг света 1981-11, страница 59

— Не слыхал,— буркнул Филли.

— Работы никакой, а снегу навалило метров пять, все к черту засыпало, в животе кишка на кишку протокол пишет, а в кармане шаром покати.

— О-хо-хо! — посочувствовал Шепелявый.

— Так вот, мистеры, зима в тот год лютовала — не рассказать. Волки от мороза спустились с гор и расхаживали прямо по улицам Форт-Гуд-Хопа, да-да, и жрали все, что попадется.

— Жаль, что им не попался ты, если ты вообще там был.

— Короче говоря, местные жители созвали собрание и порешили: за каждую волчью голову городские власти выплачивают по доллару, приноси на торговую станцию Макфетерсона — и получай. А доллар по тем временам — это деньги, мистеры. Долларовыми бумажками в те дни трубку не раскуривали.

Он подождал, нет ли у кого желания вставить слово. Но все молчали.

— В общем, я беру винчестер — и в горы...

— Прямо по пятиметровому снегу,— не удержался Филли.

— ...Ухлопал две дюжины волков, отрезал им головы и приволок в город.

— Ну ты и заливаешь!

— В тихом омуте черти водятся.

— Разложил я мои трофеи перед старым Робби Макфетерсоном и говорю: «Будь любезен, Робби, двадцать четыре доллара». Робби сосчитал головы и заплатил мне. А потом говорит: «Ну-ка, сынок, забирай свои головы, оттащи их на задний двор и там закопай». Сказано — сделано. Зарыл я их в снег позади торговой станции, а сам купил хорошей жратвы, виски и неделю гулял напропалую. Кончилась неделя, смотрю, я снова на мели, в брюхе снова пусто, а горло так промочить охота — хоть «караул!» кричи. И что же я делаю, друг мой?

— Заряжаете винчестер, Кон,— предположил я.

— Дожидаюсь ночи, иду на участок позади торговой станции, выкапываю волчьи головы и на следующее утро кладу их перед Робби! Вот что я делаю! И снова: «Получите двадцать четыре доллара!» Тот же фокус я проделываю в следующий понедельник, и в следующий, и в следующий...

— Хватит трепаться, эти твои штуковины на четвертый день сгнили бы! — возмутился Филли.

— В пятиметровом-то сугробе? Господь с тобой! Свеженькие были, что огурчики! А старый Робби даже не заподозрил ничего. Такой был старикан — святая простота!

— Никогда никого не обманывал — вот беда-то! — едко заметил Филли.

— Да, черт подери, сильны бродяги-канадцы, ничего не скажешь!

Около двух часов ночи мы перекусили: холодный чаек, огромные ломтищи домашнего хлеба. Чай отдавал карболкой, и я украдкой выплеснул его за борт. Потом набил рот хлебом и жевал,

жевал его, пока он не превращался в густую вязкую массу, пытался даже глотать его, не разжевывая, как глотают лекарство. Наконец я разделался со своей порцией, но тут Шепелявый заставил меня отведать его хлеба: «Что-что, а хлеб на соде мои старухи пекут неплохо»,— пришлось взять еще два куска. Один я поднатужился и съел. Другой выбросил в море и тут же подумал: «А что, если он попадет в сеть и вместе с уловом вернется в лодку?»

После трапезы Кон снова принялся развлекать нас байками о своих путешествиях. Филли, наверное, дремал, во всяком случае, теперь его дядюшка рассказывал без помех. Шепелявый время от времени вставлял пословицу — показать, что он бодрствует и слушает. Я замерз и устал — скорее бы кончалась ночь. Мечты мои сделать бизнес на лососине как-то померкли.

Сеть начали выбирать около четырех утра — все еще стояла непроглядная тьма. Чернота была густой, как и раньше, но уже не такой зловещей — скоро она начнет таять, дробиться на мелкие кусочки. Филли и Шепелявый снова делали всю черновую работу. Кон давал указания и подбадривал, а я изредка бормотал какие-то слова восхищения — так, напомнить о своем присутствии. Как и при выходе в море, между нами возникло чувство дружбы и спаянности. Мы знали — сейчас из черных, неведомых глубин мы вытащим маленькое состояние: лососей. Приятно было думать об этом.

— А все-таки старушка у нас что надо,— сказал мне Шепелявый с неожиданным дружелюбием.— И назьь вается она «Reqina Coeli». По-латыни это значит «Звезда морей»

Они продолжали тянуть сеть, а тем временем стала различимой грань между морем и небом. Совсем недалеко вокруг нашего суденышка струилась мутная дымка — это и было небо. Когда за бортом оставалось еще метров пятьдесят сети, на черном небе внезапно возникли оранжевые и серые прожилки. Лысая голова Кона блестела от соленой воды, желтые куртки Филли и Шепелявого вздувались на утреннем ветру, как паруса. Наконец вся сеть поднята. Молодые рыбаки разогнули спины и ждали, когда отдышатся, а Кон принялся вынимать пойманную рыбу. Широкие плечи скрывали его движения — я не видел, большой улов или нет.

— Ну что? — спросил Филли.

— Лосось, пойманный на удочку, друг, в тысячу раз вкуснее пойманного сетями,— сказал Кон.— И вот почему. В сетях лососю нечем дышать, и легкие у него разрываются, так что, если его тут же не распотрошить, он быстро испортится.

— Сколько там? — нетерпеливо спросил Филли.

— Но если ловишь лосося удочкой,— невозмутимо продолжал Кон,--легкие

¹ На самом деле «Царица небес». (Примеч. пер.)

у него разорваться не успевают, и такая рыба гораздо вкуснее, намного вкуснее.

— Я тебя спрашиваю сколько там?

Кон выпрямился и скорчил гримасу, глядя в небо.

— Шесть,— сказал он отрешенно.— Всего шесть штук. Шесть крохотулек.

— О-хо-хо! — простонал Шепелявый.

Филли со злости выругался. Наступила долгая тишина.

— Ну что ж, мистеры! — воскликнул Кон неожиданно снова бодрым голосом.— За весла и назад, домой, к дочуркам и тетушкам. Не последний раз рыбачим. Да, черт возьми, не последний.

Он занял свое место на корме, Филли и Шепелявый сели на весла, и, ориентируясь по холодному и хмурому небу, мы пошли домой. Шесть небольших рыбин, прикинул я, это на круг фунтов пятнадцать, по пять фунтов на брата. Тут я вспомнил, что говорил Кон насчет японской сети,— она стоит восемьдесят фунтов, и больше половины еще не выплачено. А ведь как бывает — ты еще не расплатился, а ее уже штормом унесло или тюлени раскромсали. Чтобы унять растущую жалость, я стал убеждать себя: в конце концов они ведь не настоящие рыбаки, а всего лишь браконьеры, ловить рыбу не имеют права, значит, должны радоваться любой добыче, Но время для подсчетов было неподходящее. Небо уже сияло, а перед нами мощно и неизбежно разрастался берег. Ночь прошла, прошла впустую. Я промок, хотелось есть, настроение было прескверное.

— В эту самую минуту, дружище,— неожиданно объявил Кон,— под вами лежит больше золота, чем в хранилищах Форт-Нокса.

— Вы это уже говорили,— заметил я холодно.

— Слитки золота. Везли в США.

— Лучше расскажи ему про спасательное судно,— вмешался Филли.

— Кто знает, забрало оно что-нибудь или нет,— резко ответил Кон.

— Все равно расскажи ему.

— Лучше один раз увидеть, чем семь раз услышать,— подал голос Шепелявый.

— А что за спасательное судно? — спросил я.

— Пять лет назад,— начал Кон, обращаясь ко мне, но уголком глаза этот старый морской волк наблюдал за Филли и Шепелявым,— погожим весенним утром на этом самом месте бросило якорь голландское судно и торчало здесь двадцать семь дней. Но нашли они что-нибудь или нет, этого мы не знаем.

— Но присягнуть-то ты не можешь,— сказал Филли.

— Тоже мне, великий судья нашелся — присягать ему. Говорят тебе, золото там, в трюмах «Бонипарта».

— «Бонифация».

57