Вокруг света 1983-09, страница 62

языков пираруку даже не показывайся. И разговаривать не стану.

— Двадцать три? — рассеянно спрашивает старик, силясь вспомнить, о чем идет речь.— Двадцать три? Ну уж нет. Мы хотим тридцать. И ни одним сентаво меньше.

— Тогда можешь забирать это барахло и убираться прочь.

На лбу старика взбухает вена, он долго кашляет. Серые губы шевелятся, но, погасив ненависть во взгляде, он наклоняется над мешком и шепчет:

— А что? Почему же не убраться? Пойдем в «Уирапуру». ТаМ, глядишь, наш товар оценят по справедливости.— Он снова взглядывает исподлобья на Ричарда и кладет в мешок глиняную куколку, потом еще что-то.— Там есть интерес к такому хламу. Там и тридцать пять можно запросить.

Ричард наливает полстаканчика кашасы, ставит на стол, вновь отворачивается к окну и говорит:

— Так как? Отдашь за двадцать четыре?

— Нет, двадцать четыре мы не хотим. Хотим тридцать.

— Ну, не хочешь, дело твое. Тащи

свой хлам в «Уирапуру», там тебе за него и двадцати не дадут.

Ричард уходит за ширму и тут же появляется снова.

— Иди с богом. И больше ко мне не ходи. Но чтобы ты знал, как я к тебе хорошо относился, прими от меня подарок.

— Какой подарок? — вскидывается старик.

Ричард протягивает ему топорную деревянную игрушку: в маленькой круглой бочке сидит на корточках красноносый старичок.

— Это что же такое? — заинтересованно спрашивает Исидоро, осторожно беря игрушку.

— А ты потяни его за голову.

Старик двумя заскорузлыми негнущимися пальцами берется за голову куколки, тянет ее вверх. Раздается писк.

— Продайте мне его. Или давайте обменяемся. Я дам вам за него пять языков пираруку.

— Еще чего! Я продаю такие игрушки по семь пятьдесят, а языки у тебя покупаю за семьдесят сентаво. Выходит, ты опять хочешь меня, своего друга, нйдуть: взять игрушку фактически за три пятьдесят? Так дело не пойдет.

— Ну а что вы хотите, сеньор? Что вам дать за него?

— Я отдам ее тебе даром, подарю, если ты мне уступишь свой товар за двадцать три.

Старик, запустив шальцы в седые волосы, зажмурился.

— Двадцать три? Эх, мало! Ну хотя бы двадцать пять!

— Нет, двадцать три. И ни сентаво больше.

Старик опять тянет игрушку за голову. Ох, и обрадуется жена!

— Ладно, забирайте! Двадцать три так двадцать три!

Торопливо сует игрушку за пазуху, хватает мешок и выкидывает все, что уже уложил в него. Швыряет на стол индейские бусы, змеиные шкурки, крокодильи зубы и весело похохатывает:

— Ох, покажу старухе! Ох, смеяться она будет!

Ричард достает из шкафа толстую конторскую книгу, листает ее.

— Где у меня тут твоя страница? Бэ, сэ_? дэ, вот и ты: «Исидоро».

Он раскрывает книгу, разглаживает страницу:

— Гляди: ты остался должен мне в последний раз сорок семь крузейро, правильно?

ГЕРХАРД КРОМШРЕДЕР,

западногерманский журналист КАК Я БЫЛ ТУРКОМ

Иегко ли быть иностранным рабочим — особенно турком — в ФРГ? Задавшись целью лично убедиться, что в ФРГ растет враждебное отношение к иностранным рабочим, я решил сам стать турком. Перекрасил свои светлые усы, брови и волосы в черный цвет, облачился в белую рубашку с большим воротником, широкий пестрый галстук, синий пиджак и расклешенные брюки. Надел обширную кепку и надвинул ее на лоб.

И сразу стал турком. По крайней мере таким, как его представляют себе в Западной Германии.

...«Опернкафе» считается во Франкфурте-на-Майне весьма престижным заведением. Когда я проходил мимо стойки, хорошо одетый господин с бокалом в руках бросил:

— Мустафа пришел.

Официант, стоявший у стойки,

брезгливо процедил:

— Вечно здесь шляются!

В кафе было почти пусто. Пока я осматривался, на моем пути встала молодая — лет двадцати пяти — официантка:

— Вы столик заказывали?

Я ответил с турецким акцентом:

— Ничего не заказывать. Все равно никого нет. Я — один кофе пить дай, да!

И сел к ближайщему свободному столику.

Кофе я не получил, тогда поднял руку и подозвал официантку. Ноль внимания. Сижу пять минут, десять, полчаса. В кафе входит наш фотокорреспондент Вернер Эбелер. Тут же официантка приносит ему яблочный сок. На обратном пути останавливается у моего столика, решительно вытирает мокрой тряпкой мраморную поверхность и как бы невзначай сбрасывает на пол турецкие газеты, Которые я разложил перед собой.

— Все места заказаны, понимаешь? — говорит она, упираясь левой рукой в бок.

— Меня кофе нет, потому что я турок, да? — спрашиваю с вызовом. Кое-кто из посетителей смотрит на нее, потом снова отворачивается. Меня для них просто не существует, я — пустое место.

— Уд о,— говорит светловолосая официантка бармену,— пора тебе им заняться.

Подошедший Удо берет меня за галстук — игриво, будто пробуя качество материала. Потом говорит:

— Здесь все заказано, понял? И баста. У нас нет для тебя места, понял, ты, Мустафа? Ты нам не нужен. А теперь мотай отсюда, ты, Ахмед-Мамед, или...

Он делает рукой угрожающий

...Уже неделю живу я турком во Франкфурте. Почти четвертая часть жителей этого города — иностранцы, ни в одном западногерманском городе их нет столько, сколько здесь. Каждый день я встаю в четыре утра. В пять начинаю работать — дворником. Каждый день я, одетый в оранжевую форму, восемь часов подряд подметаю улицы в районе, расположенном между Франкфуртер-Хоф и театром.

Без иностранных рабочих город утонул бы в грязи: девяносто пять процентов дворников и мусорщиков во Франкфурте-на-Майне — турки. Ежедневно я собираю шесть мешков грязи, подметенной мною на улицах — окурки, бумажки, объедки. Я выбрасываю мусор из урн, подбираю полиэтиленовые пакеты и разбитые бутылки из канав, счищаю собачьи кучки с тротуаров.

Я вздрагивал, видя на стенах франкфуртского метро надписи вроде: «Ахмед, тебя ждет газовая камера», или «Мусульмане — убирайтесь!», или таблички на лавочках, расположенных между полицейским управлением и франкфуртским выставочным залом (их там не меньше двух дюжин): «Только для немцев». Но, прочитав по третьему ^разу надпись «Турки, вон!», перестаю обращать вниманйе — они стали такой же неотъемлемой частью Франкфур-

своими глазами