Вокруг света 1984-04, страница 52

мельчайших цветочных лепестков. А вообще-то большинство росписей Панко посвящены Приднепровской степи с ее щедрым простором и сочностью красок. Еще в 30-х годах, когда он был учеником знаменитой Татьяны Акимовны Паты, ему полюбились сюжеты, которые и сейчас варьируются в его работах: головки цветущих подсолнухов, перепелка во ржи, свадебный танец журавлей, кукушка на калине, гроздья петри-ковской вишни. И еще кони, красные и черные, летящие сквозь дикую золотисто-багровую степь. Сначала он писал их цветными глинами на клочках бумаги, а потом перешел на растительные краски и дерево...

Более двадцати лет Федор Саввич преподает композицию в Петриковской художественной школе, а также в студии при Доме пионеров, и почти все художники экспериментальной мастерской — его бывшие ученики.

Домик, где работает коллектив Панко, спрятался в густой зелени, и внутри его чувствуешь себя в полной изоляции, как за семью замками. По стенам мастерской бродят удивительные звери, жар-птицы, с потолка свисают гроздья калины и винограда, оплетенные травяными нитями тончайших расцветок. Крупные подсолнухи тянут свои головы к свету, и как бы пасмурно ни было на улице, жизнь, заключенная в этих солнышках, поднимает дух, подхлестывает воображение. На стенах нет свободного места — все забрала природа...

— К сожалению, у нас срочный заказ,— с напускной строгостью говорит Федор Саввич Панко, разглядывая меня поверх очков. Руки его по локоть вымазаны в краске.

Все двадцать девушек, что сидят в комнате, как по команде поднимают головы. Перед каждой на столе разложены самодельные кисточки из кошачьей шерсти (такими пользовались еще их далекие предки), тюбики гуаши и темперы, баночки с водой и лаком. Кто на больших листах пишет цветочный орнамент — так называемую «ма-левку», кто разрисовывает металлический поднос, кто расписывает ложку, кружку, керамическую плитку, а кто и детский столик с табуретками. Горячие краски ложатся на свилеватую текстуру дерева...

Среди людей, увлеченных работой, чувствую себя довольно неуютно.

— Да вы садитесь, садитесь,— жестом приглашает Панко и освобождает одну из табуреток, расписанную ослепительно рыжими букетами. В голосе его звучат сочувствующие нотки. Вообще-то не принято сидеть на произведениях искусства, но мастер буквально силком заставляет меня опуститься на огненную плоскость.

— Вот вам наши орнаменты,— он протягивает толстую пачку ватмана.— Возникнут вопросы — с удовольствием отвечу. А сейчас извините...

Беру листы, только что выполненные Федором Саввичем и его ученицами. Орнаментов около пятидесяти, но они

будут повторены на изделиях не более трех-пяти раз — таков закон экспериментальной мастерской. Тиражирование здесь запрещено, иначе вещь потеряет свою уникальность. Чтобы изобрести новое, мастера изучают традиционную петриковскую роспись. Но о копировании, конечно, не может идти и речи. Это сегодняшняя сказка, фантазия на тему сказки...

Среди эскизов, которые выходят из рук мастериц, нет ни одного одинакового. Как в школьном сочинении: тема одна, а содержание и почерк разные. Нина Турчина, например, больше тяготеет к устоявшимся формам орнамента, добиваясь удивительной ажурности и графической точности: верность традициям у нее в крови. Надя Коваленко, наоборот, любит неожиданные сюжетные композиции: на куст калины она сажает петуха с курицей, обставляя их ягодками, бутончиками, «кучерявками», и выглядит это очень забавно... А для Марии Стативы мир существует в ошеломительном соединении красок и света: как осеннее дерево, на сто ладов поет-шумит у нее орнамент. Здесь столько цветовых пятен и оттенков, что поначалу рябит в глазах. Но вглядишься повнимательнее — и заметишь стройный порядок, четкий переход от крупных деталей к более мелким. А вообще-то говорить о ее работах — все равно что передавать своими словами стихи или музыку...

Пожалуй, единственное, что сближает работы художниц,— это цветы. Цветы роскошные, огромные, во весь лист — и скромные, крошечные, едва различимые. Многокрасочные, как сама украинская природа, бьющие по глазам яркостью и богатством оттенков, и сдержанно-мягкие, приглушенных тонов, как бы застенчивые. Это не те цветы, что я видел в степи у Орели и в буйных петриковских садах, а выдуманные, рукотворные, не существующие в живой природе. Цветы как обобщенный художественный образ.

Сначала кажется, что ты уже видел и этот бутон, и эти лепестки, пестики, тычинки и нужно просто напрячь память, чтобы вспомнить место, где рос этот цветок. Напрасное занятие! Никакой ботанической схожести. Правда, кое-что взято от пиона, что-то от розы, что-то от цветущей вишни и абрикоса, но в общем это плод воображения, аленький цветочек из сказки.

— Ну и что вы тут высмотрели? — вдруг обращается ко мне Федор Саввич. Глаза его смотрят с усталой доброжелательностью. На керамических плитках, которые он только что расписывал, горят ягоды калины и вишни в окружении осенней зелени, и поневоле вдыхаешь их дразнящий запах. Под Киевом, в республиканском музее культуры и быта, есть комната, облицованная петриковской кафельной плиткой. И такие дивные узоры цветут на стенах этой комнаты, что смотрителям иногда приходится сдерживать напор посетителей. Рассказывают,

будто однажды пришла сюда певица Людмила Зыкина, смотрела, слушала, спрашивала, что-то записывала, а потом не выдержала и... запела.

Мастер отложил свою работу и, не дождавшись моего ответа, мрачно заметил:

— Растаскивают петриковскую роспись... Мы бьем на уникальность,, выдумываем, мучаемся, а некоторые приходят на готовенькое и делают из нас окрошку, ширпотреб. Обои гонят с нашими орнаментами, посуду, сувениры. Соединяют Петриковку с Хохломой, Петр и ковку с Жостовом — и получается что-то несуразное: роспись страдает, ей больно. Да и нас этим унижают, нашу профессиональную гордость, если хотите.

Горечь Панко можно понять: еще в третьем классе на вопрос учительницы, какой предмет он любит больше всего, мальчик ответил: «Рисование!» Вспоминая свое детское чувство красок, отношение к цвету в природе, он готов был повторить слова Бунина: «Я весь дрожал при одном взгляде на ящик с красками, пачкал бумагу с утра до вечера, часами простаивал, глядя на ту дивную, переходящую в лиловое синеву неба, которая сквозит в жаркий день против солнца в верхушках деревьев, как бы купающихся в этой синеве...» И когда в селе открылась художественная школа, Татьяна Акимовна Пата сама взялась опекать способного ученика. Она не знала ни законов композиции, ни тайн колорита и целиком полагалась на интуицию, которую унаследовала от старых-петриковских живописцев. Обычно Пата хвалила тех, кто писал не так, как Она...

— Не понимаю учителей, которые учат по своему образу и подобию,— говорит Федор Саввич.— Поэтому никогда не показываю своей рукой, какой нужен цвет, тон, композиция. Я привык объяснять и верить, что меня поймут. Когда надо, спорю до чертиков и таким образом заставляю мыслить самостоятельно. Правильно я говорю, девочки? — обращается Панко к своим учи-ницам.

Время, что я провел в экспериментальной мастерской, осталось в памяти как один жаркий, ослепительный, нескончаемый полдень. Росписи ли тому виной, или же сама природа, купавшаяся в солнце,— трудно сказать. И теперь, рассказывая друзьям о Петри-ковке, я волей-неволей становлюсь человеком навязчивым: показываю деревянные ложки, которые делают на фабрике «Дружба», расписную вазочку, купленную в Днепропетровске, и фарфоровый чайник с мягкими, застенчивыми цветами по окружности — подарок мастера Панко..

Да, «село мастеров, село художников» — это не просто селище...

Петриковка, Украинская ССР

50