Вокруг света 1984-10, страница 46

поедал плоды, которые дусуны называют «мата кучинг» — «кошачий глаз». Земля под деревом была усеяна кожурой и косточками сотен плодов: Гарольд, видимо, кормился здесь давно. Я заметил, что оранг как-то странно держит пальцы, и когда он стал слезать с дерева, рассмотрел, что указательный палец на левой руке и два пальца на правой торчали как палочки, в то время как остальные были согнуты. Но передвижению оранга это вовсе не мешало.

Гарольд направился прямехонько ко мне по толстой лиане, перекинутой с дерева на дерево. Зтот лесной канат, нависавший над моей головой, сотрясался от мощных бросков оранга, которым позавидовал бы акробат. Убираться с дороги было поздно, я просто присел и затаился. Ноги оранга пронеслись всего в метре надо мной, но он не удостоил меня вниманием и проследовал далее. Весь вечер Гарольд кормился на другом «мата кучинге», а потом тихо устроился отдыхать на склоне холма. Вдали с громким треском обрушилось дерево. Возмущенный Гарольд приподнялся на всех четырех лапах, обратил лицо в сторону нарушителя тишины и раздул свой горловой мешок. Раздался громкий, низкий клокочущий рев. Постепенно звуки переросли в оглушительные вопли. Достигнув апогея, стоны постепенно перешли в бормотание. Наблюдать это великолепное представление было чрезвычайно интересно, но настала пора и мне поискать ночное убежище.

Я взобрался по крутизне к Подкове. Единственная ровная площадка здесь — круг, расчищенный фазаном-аргусом. На этой-то «танцевальной площадке» я и устроился ночевать. Смазывая лицо жидкостью от комаров, я слышал, как по долине разносятся протяжные вопли Гарольда.

Меня разбудил сильный треск деревьев внизу, возле ручья. Такой тарарам могли поднять только слоны, и я остро почувствовал полную беззащитность: ведь разлегся-то прямо на торной дороге. Пришлось при свете крохотного фонарика поспешно собирать пржитки и двигаться на поиски более надежного укрытия. Склон холма был крут,— вряд ли слоны сумеют сюда взобраться,— и я устроился у подножия дерева. А чтобы во сне не скатиться с крутизны, лег головой вверх по склону. Но не успел и задремать, как кто-то тронул меня за ногу. Я вздрогнул; нечто пугающе крупное, оглушительно всхрапнув, подалось прочь со звуком, напоминающим трещотку. Нашарив фонарик, в его тусклом лучике я увидел огромного дикобраза. Громко фыркая и сердито ощетинившись, зверь двинулся на меня: он ясно показывал, что не намерен сворачивать с тропы только потому, что какой-то идиот тут разлегся. Не желая вступать с дикобразом в переговоры по этому вопросу, я поспешно отскочил в сторону...

Снова пытаюсь уснуть, но движение по круче, где, как я полагал, ни одно

животное не может удержаться, становилось с каждой минутой оживленнее. Теперь снизу сюда направлялся слон. Я быстро схватил снаряжение и пустился наутек. Ненадолго остановился на танцевальной площадке фазана, однако слон — видно, незнакомый запах в ночном воздухе показался ему любопытным — неспешно, но неотвратимо шел по пятам.

Я ринулся сквозь ночные джунгли к известному мне относительно безопасному месту первой ночевки — к дереву с корнями-подпорками. Зажигать фонарик я опасался — слон был слишком близко,— но мне казалось, что я помнил дорогу и, разумеется, угодил в клубок ротановых побегов. Осторожно выпутываться было некогда, и, не обращая внимания на боль, я ринулся напролом, вырвался из лиановых пут и поспешно вскарабкался на холм. Если даже слон доберется и сюда, влезу на дерево по толстой лиане.

Хотя слон кружил где-то внизу, уснуть мне так и не удалось. Едва рассвело, я направился к дому. На танцевальном кругу фазана громоздились отчетливые свидетельства слоновьего пребывания. Слоны теперь мерещились повсюду, и я побил все рекорды скорости на дистанции до лагеря. И прошло несколько дней, прежде чем я отважился снова ночевать в джунглях.

Первый месяц все шло хорошо. Постепенно я нарисовал карту основных ориентиров — холмов и ручьев — на площади в три квадратные мили. Пиявки, мухи, ротан и падающие сучья по-прежнему осложняли работу, но я притерпелся к этим помехам.

Сложился и спартанский быт моих лесных стоянок — ни постели, ни книг, ни радио, ни капли алкоголя и кофе — так легче подолгу оставаться в джунглях. Несколько полотнищ прочного пластика, раздобытых Тулонгом у навестивших нас дусунов, стали незаменимы при ночевках в походных условиях. Из одного полотнища я сооружал ложе, из другого — крышу, и можно было спать до утра в тепле и сухости.

Записные книжки заполнялись новыми данными об орангутанах. За восемьдесят часов наблюдений я встретил более двадцати животных. Снова отыскался Гарольд — я научился следить за его продвижением в лесу по голосу. Встретил Маргарет и Миджа, пробыл с ними три дня, собрал интересный материал.

Теперь я легко различал своих рыжих друзей, и по мере того как все глубже проникал в их «частную жизнь», тем яснее понимал, что суета и шум толпы не для них.

Жестокий приступ лихорадки уложил меня в постель на три дня. Через неделю лихорадка вернулась. Боясь, что болезнь нарушит всю работу, я все же заставил себя выйти в лес. С трудом добрался до Подковы и кружным путем двинулся обратно.

На подступах к дому глазам моим предстало ужасное зрелище. Подума

лось было, что из-за лихорадки обманывает зрение: громадный черный орангутан весом, должно быть, не меньше трехсот фунтов шествовал по тропе навстречу. Надеясь, что он меня не заметил, я затаился за толстым стволом. Рассказы местных жителей о дикой ярости старых, живущих на земле оран-гов, живо встали в памяти. Я перестал дышать, когда чудовище прошло совсем рядом. И, лишь дав ему отойти метров на сорок, осмелился двинуться следом.

Это был настоящий колосс, черный, как горилла. Я настолько ослаб, что не выдержал темпа его решительного шага и брел, почти ничего не видя. Пока... чуть не налетел на громадного зверя, присевшего пожевать молодые побеги. В последний момент я замер, а он снова вразвалочку тронулся дальше и влез на усыпанное плодами дерево «мата ку-чинг». Оранг был слишком тяжел и не решался ступать на ненадежные ветки, но с удобством устроился в середине кроны, нагибая к себе ветки одну за другой. За полчаса он обобрал дерево начисто, оставив переломанные, болтающиеся сучья. Дни, когда он легко перелетал из кроны в крону, давно миновали, и теперь, перейдя в сверхтяжелый вес, оранг был вынужден передвигаться по земле. Очень хотелось узнать, будет ли этот гигант ночевать на дереве, но следовать за ним оказалось не под силу. В эту ночь лихорадка, лекарства и встреча с гигантом наводнили мои сны кошмарами. Я решил, если не станет лучше, отправиться в город, к доктору.

К счастью, наутро мне полегчало. И в лесу повезло: обнаружились еще один поющий самец и прелестная мать с крохотным младенцем — оба темно-шоколадные — Нанни и Самбо. Самбо был самым маленьким из всех орангов-детенышей, которых я когда-либо видел, а Нанни оказалась любящей и заботливой мамой.

Несколько раз помощники переправляли меня на другой берег Сегамы, и я наблюдал орангов, живущих за рекой. Там мне встретились Билл, полувзрослый оранг с длинной оранжевой шерстью, и Джей. Они подолгу весело играли и на ночь устраивались рядом. Джей была миниатюрная, изящная и темно-шоколадная, а ее сынишка Марк был покрыт огненно-рыжей шерстью, весьма напоминающей шерсть Билла. Марк в играх родителей участия не принимал, но держался неподалеку, чтобы мать могла его видеть.

Однажды дусуны оставили меня в миле вверх по течению на другом берегу Боле. Я ждал их в условленном месте до сумерек. С собой не было ни еды, ни постели,— мы ведь договорились, что за мной приедут через три часа.

Наконец, уже в темноте, спрятав поклажу под корягой, я бросился в реку и поплыл к лагерю. Примерно на полпути под берегом громко всплеснула вода. Мелькнула мысль о крокодилах, и я проворно вскарабкался по нависаю-

44