Вокруг света 1984-11, страница 34

ние Заполярья, бывало, разом губило посевы. Но как здесь все преображается, если выпадает хорошее, теплое лето! Лесные поляны, луга и лужайки одеваются многоцветием трав, в реках и озерах играет рыба, птицы оглашают криками воздух и землю, выводя в большой мир крякующее, свистящее и попискивающее потомство.

Под стать летнему наряду и сама эта земля, являющая глазу человека серо-синие, растрескавшиеся, покрытые черными, зелеными, золотыми и красными брызгами лишайников скалы, россыпи галечника на берегу и сыпучие котловины песчаных выдувов. В каменных грядах, которые точили морские волны и ветер, можно было найти розовые и фиолетовые капли гранатов, изумрудно-салатные жилы амазонита, а в темно-красном терском песчанике — щетки лилового аметиста, черного мориона, желтые розы тяжелого барита и полосатое разноцветье флюоритов... Скалы мыса Корабль были пронизаны жилами этих минералов, россыпи аметистов тянулись по полосе отлива на протяжении двух с лишним километров, потому что именно здесь в далекие геологические времена из земных глубин по многочисленным трещинам поднимались горячие минеральные растворы и оседали кристаллами в естественных пустотах камня.

Там, на мысе Корабль, восемнадцать лет назад я и встретился с Эриком. Он был одним из геологов, кто поставил вопрос о возможности здесь промышленной добычи поделочного камня. В продолжение нескольких летних сезонов он открывал, обмерял, изучал и даже добывал для музеев и научно-исследовательских институтов первые образцы терских аметистов, которые заинтересовали было наших ювелиров. О минералах, их возникновении и о загадках месторождений мой новый знакомый мог рассказывать часами, однако мыс Корабль я вспомнил сейчас не из-за аметистов, хотя и они были косвенной причиной всего, о чем пойдет речь.

Изучая месторождение аметистов на мысе Корабль, оценивая их запасы и открывая старые выработки, Эрик Ховила осмотрел, по-моему, каждую пядь вокруг, составив подробную геологическую карту. Последние два года его работы мы не виделись, потом его сменила промышленная партия, и снова я встретился с Эриком уже в Ленинграде лет десять назад. Тогда-то он мне и рассказал о находке, которая, по его мнению, прямо относилась к моим археологическим интересам на Севере.

— Помнишь дорогу на Варзугу? — говорил он, одновременно вычерчивая на листе бумаги кроки маршрута.— Сначала — мост через сухой ручей, потом дорога поднимается на взгорок, идет лесом мимо старых штолен, огибает бухту с двумя тоневыми избушками, переваливает через мыс и даль

ше идет по самому берегу вдоль леса... А над лесом, если помнишь, видны галечниковые террасы. Вот там-то мы и наткнулись на что-то непонятное...

По его словам, на одной из этих террас они встретили небольшие каменные курганчики, отмеченные вертикально поставленными плитами терского песчаника. Никаких надписей или рисунков на плитах не было. Сколько было таких куч? Примерно с десяток. Тогда им пришло в голову, что это могли быть остатки каких-то старых навигационных знаков. Однако местные жители, которых они расспрашивали по поводу своей находки, ничего сказать не смогли, и у Эрика сложилось впечатление, что они вообще об этих кучах слышат в первый раз.

...Солнце стояло уже высоко, хотя часы показывали вечер, когда наш «уазик», дрожа от напряжения, вскарабкался по крутому откосу и, проехав метров сто по пружинящей, глян-цево-зеленой тундре, остановился на продуваемом ветром взлобке. От горизонта до горизонта по широкой неоглядной дуге плескалось серо-синее Белое море, вправо и влево уходил берег, а отсюда, от колес машины, начинались поросшие вереском и стелющимся ягодником осыпи галечнико-вых террас.

Выйдя из машины, я осмотрелся.

Мы остановились на самом краю гигантской излучины, несколько тысяч лет назад представлявшей собой глубокую и обширную бухту, по древнему дну которой, сами того не заметив, мы проехали несколько минут назад. Ровный слой песка, скрывший на берегу моря камни и скалы, чуть выше был затянут белым ковром ягеля, из которого поднимались стволы молоденьких сосен. Вверх, словно ступени гигантского амфитеатра, поднимались обнаженные галечниковые террасы, отмечавшие скачкообразные поднятия берега. Они были сложены плитками терского песчаника, на которых ничто не хотело расти, кроме сине-зеленого лишайника да отдельных неведомо как укоренившихся здесь сосенок.

Напрасно пытался я с помощью бинокля рассмотреть что-либо на этих голых каменистых склонах, протянувшихся вдоль берега. Тусклый день скрадывал очертания камней, терявшихся в сизо-зеленой гамме лишайников, и, понадеявшись на интуицию, я зашагал вверх, к дальнему краю древней бухты, усмотрев высившийся там геодезический знак, сбитый из толстых бревен.

Странно было ступать по сине-зеленым плиткам, которые отзывались на каждый шаг коротким и мягким звоном. Впрочем, сине-зелеными они были только сверху. Стоило их перевернуть, как они оказывались девственно-розовыми, подобно тем, что лежали в глубине под ними. Звонкая,

«седая» древность лежала под моими ногами, и можно было только гадать, сколько веков, если не тысячелетий прошло, пока на поверхности этих камней угнездились первые споры лишайников, укрепились, а потом начали разрастаться, увеличивая свою площадь на доли миллиметра каждый год... По этим пустынным террасам бродили олени, пробегали песцы и лисы, мягко ступая, проходили медведи и росомахи, на них отдыхали чайки, но даже северные ветра не смогли за все это время нанести на них столько песка и пыли, чтобы между камнями зародилась хоть какая-то жизнь. Только наверху, над галечниками, где, по моим расчетам, начинались склоны коренного берега, росли редкие сосенки...

И там внезапно я увидел то, о чем мне рассказывал Эрик.

Сначала в глаза мне бросилось несколько каменных плит, стоявших наклонно, вразброд, на некотором расстоянии друг от друга. Потом, приглядевшись, я заметил невысокие всхолмления, цветом и очертаниями почти сливавшиеся с окружающими их россыпями, из которых эти плиты и торчали. Только приобвыкнув, обойдя их со всех сторон, можно было различить около трех десятков невысоких сооружений из камня, расположенных в два ряда вдоль края верхней террасы. Именно сооружений — примерно метр в высоту и от трех до пяти метров в диаметре. Они были сложены из плиток так, что всякий раз внутри оказывалась как бы небольшая камера, достаточная для того, чтобы вместить в себе скорчившегося человека. Это было первым, что пришло мне в голову.

В том, что передо мною остатки древнего кладбища, я не сомневался. Об этом свидетельствовали конструкция каменных сооружений, их расположение, количество и те наклонно стоящие плиты, которые не могли служить не чем иным, как только напоминанием об усопшем: не только с моря, но даже с берега в бинокль, как я смог убедиться, увидеть их было нельзя.

На Кольском полуострове ничего подобного я не знал. Между тем в древности этих сооружений сомнений быть не могло. Наружные части плит, из которых они были сложены, обросли такими же разводами лишайников, как и окружающие россыпи галечника. Судя по всему, люди возводили их в то время, когда лишайники еще не успели угнездиться и разрастись на камнях. Когда именно? Ответить на вопрос, вероятно, смогут специалисты по лишайникам, подсчитав возраст их колоний на плитах, тем самым определив достаточно точное время возникновения этого древнего кладбища у Полярного круга.

Что можно будет найти внутри сохранившихся каменных куч? Да и есть ли там что-либо? Любопытство разбирало меня, но сюда я приехал не для

32