Вокруг света 1984-11, страница 55

работ, прибрел к ним чужой мужик. Он долго и насмешливо смотрел на них прищуренными глазами и покачивал лешачьей, густо заросшей головой. Потом поправил наброшенную на плечи внапашку малиновую кирейку, заправил за уши длинный ус, поздоровался и спросил:

— Чого шукаете, Панове майстровые?

Все оглянулись, удивились: не видано, чтобы простой мужик так смело интересовался, не боясь мундиров. Ответили не без злорадства:

— Дак что ж, прошлогоднего снежку малость. Может, поможешь?

— А ежели вправду?

— Камень черный ищем... Внутри земли покоится...

— Камень? — Пришлый вдруг по-разбойничьи хохотнул: — Покажу — хочешь?

Борис Никулин отбросил кайло, приблизился к мужику, гребя каблуками высоких сапог-ботфортов:

— Назовись!

— Это можно. Звать меня Тарасом, Омельковым сыном, а по прозвищу Кавуненком. Ты меня не трожь, сержант. Я казак.

— Не трону, ежели... Показывай!

— Плату гони! — вдруг потребовал казак.

— Будет и плата. Показывай.

— Только, чур, та гора ведьмачая. Не бояться...

Приготовились ехать к черту на кулички. Но Тарас Кавуненко неожиданно направился вверх по Крещатицкой долине. Он уверенно переставлял свои длинные ноги и шел все выше и выше против течения Крещатицкого ручья, заросшего осокой, к холмам Старого города. Вот уж минули слева ворота Ляд-ские, прошли справа ворота Печерские.

— Ты куда нас ведешь? — встревожился Никулин.

— А никуда,— осклабился казак.— Пришли. Это и есть ведьмачая гора Крещатка.

Некоторое время стояли у подножия горы, она сумрачно возвышалась над Крещатицкой долиной и бросала на нее горбатую тень.

Никулин заторопился: «Веди!» Проявил интерес и Ронталер.

Карабкались по крутизне через заросли дерезы и вереска, сухого колючего терна и гроб-травы барвинка. Все было переплетено волчьей бешеницей, орешником и розово-голубенькими цветочками повойницы. Место было действительно гиблое.

Где-то шагов через пятьдесят казак поднялся на небольшую площадку, поросшую свежей муравой, устало молвил: «Здесь».

Над головами свисали колючие цепкие кусты, скрывали под собою нечто сумрачное, похожее на яму в боку горы. Ретиво принялись расчищать место, рубить сплетенные стебли, грести сыпавшуюся глину.

Когда добрались до тверди, Борис Никулин присел на корточки, разгреб кайлом серовато-черную массу — она

виднелась на поверхности полосой. И на этот раз вспомнил Григория Капустина: «Угольный плашт выходит на поверхность в диких местах и сначала будет серого цвета».

— Он! — возбужденно крикнул Никулин.— Плашт!

Ронталер еще продолжал грести кайлом. Затем поднял в руках рыхлый ком, произнес раздельно, по складам:

— Уго-лье.

Борис Никулин впоследствии описал это событие так:

«По возвращении нашем в 17-й день августа в Киев ходил Ронталер с тем знающим человеком около города и нашел признак в городе каменного уголья. Гора, в которой нашел, называется Крещатка. И тако я в 18-й день августа промыслил принадлежащие к тому делу припасы, по требованию ево, Ронталера, наняв работников, зачали действовать и итить подкопом в горе Крещатка».

Охочие люди — возчики с телегами, землекопы-лопатчики, колодезники, нанятые поначалу на Подоле,— отказались работать, узнав, что придется рыть на «ведьмачей» горе. Тогда казак Тарас Кавуненко привел к горе человек двадцать новых работников. Некоторые из них приехали на своих телегах. Это были пришлые в Киеве люди — беглецы от своих панов из Прилук, Лубен, Пе-реяслава. «Безвозбранно прошед учрежденные при городе Киеве караулы» и найдя здесь кое-какую «пристань», они готовы были на все, лишь бы не помереть голодною смертью. Они рады были и алтыну ¹ в день.

Принялись за работу.

Вокруг месторождения выжгли колючий сухостой, расчистили Крутую тропку. В супесно-глинистом боку горы ясно завиднелась широкая, высотою в аршин, серо-пятнистая полоса. Ронталер приказал расчистить верхний слой и копать вглубь, надеясь поскорее достичь более качественного минерала. Но Никулин поступил иначе. Когда вскрылся плашт, он смекнул: «Еще неизвестно, что окажется в нутре горы, а пока есть хоть признак угоЛья, надо нагрести две-три кадушки на пробу» — именно об этом говорил ему Капустин. Когда же в глубине пласта окажется более добротный минерал, то взятое сверху можно будет высыпать из кадок.

Он так и заявил Ронталеру, сославшись на мнение русского рудознатца, что велит сейчас солдатам нагрести угля.

Иноземец разгневался, во гневе кричал по-немецки (Яков Грамотин невозмутимо переводил), что мастер здесь он, а не тот Капустин и что унтер-офицеру следовало бы соблюдать учтивость. Но набрать угля в кадки все же согласился. Солдаты и мужики снесли кадки с угольем к телегам, которые стояли внизу, у подножия холма. Борис Никулин не поленился спуститься вслед

Три копейки.

за ними и привязать к каждой из кадок дощечки на шнурах с точным указанием места, откуда взят уголь.

Тарас Кавуненко топтался тут же, яснолицый и довольный. Никулин расплатился с ним «без обману». Казак успел уже навестить шинок-аустерию у Печерских ворот и теперь сыто попыхивал трубкой да блестел глазами.

Начали подкоп.

Каждый день — от темна до темна, такой был уговор — лопатчики рыли штольню. Возчики подвозили доски и бревна. Колодезники (их наняли за умение укреплять колодцы и мастерить срубы) крепили стены и потолок.

Чем дальше рыли, тем тоскливее становилось на сердце. Уголье было рыхлое, пополам с землей. Никулин растирал комки на ладонях, сомневался: как будто уголье и не уголье. Ронталер втихомолку плевался, а может, и радовался — было не понять.

Оба они ездили на Подол к местному ковалю-умельцу, жгли уголье в кузни-це-пробирне. Результат был неутешительный.

Прошло две недели. Кончался август. Плашт в горе Крещатке то сужался, то вновь расширялся. Настоящего уголья, какое знавали и Никулин и Ронталер, пока не было.

Нужно было еще обследовать «речки, которые в тот Днепр впали», как повелевалось в царском указе.

Уже в начале сентября наняли лодки и гребцов, отправились вверх по Днепру, на речку Ирпень. Грамотин остался главным лицом на рытье штольни в горе Крещатке.

Лениво, нехотя осматривал Ронталер холмы у впадения Ирпени в Днепр. Поковыряется в земле кайлицем — и был таков. К инструменту — трубе-желон-ке — так и не притронулся. Борис Никулин грозил ему, однако это действовало на иноземца не более чем комариный укус.

Возвратясь в Киев, сплавали вниз по течению Днепра на речку Стугну и село Стайки «расстоянием от Киева тридцать верст». «Признать и найтить на оной Ронталер тоже ничего не мог».

Снова вернулись в Киев ни с чем, тотчас наведались к горе Крещатке. Лазили со светильниками в глубокую, на четырнадцать саженей штольню. Му-жики-работные вежливо сопели в темноте за спинами.

Увидели ту же, что и месяц назад, серо-супесную смесь с черными прожилками. Угольная «жила», как назвал ее Ронталер, исчезла.

Выйдя на волю, он заявил Борису Никулину на ломаном русском языке:

— В данный гор не есть уголья.

Борис Никулин записал в отчетном рапорте так:

«Ронталер объявил мне, что, хотя и двести сажен пройдем подкопом, все одно, кроме песка, ничего не найдем, и я-де признаю, что в сей горе каменному

¹ Свыше тридцати метров.