Вокруг света 1984-12, страница 19

Легкое марево предвещает жаркий день. Как обычно в Дамаске...

— Первый урок,— смеется он в длинные черные усы.— Чтоб не рассчитывал в арабской стране на пунктуальность. Ну что ж, познакомимся с городом. Ты здесь уже месяц? Будем считать, что ты городу уже представлен. А он тебе? Как его зовут, знаешь?

— Дамаск, естественно! — удивляюсь я: что за экзамен по географии!

— А ты уверен?

— Уверен,— подтверждаю я уже не столь категорично: в голосе моего гида звучит несомненный подвох.

— Ну что ж, вот и пойдем спросим,— хитровато прищурившись, предлагает Башир.

Заучиваю по-арабски нелепый, на мой взгляд, вопрос «Как называется этот город?», и мы направляемся от площади вниз, по одной из главных улиц современного центра, широкому, пестрому и людному Бульвару 29 мая.

В автомобильный водоворот смело врезается везущий овощи седобородый феллах. У его ишака возраст, вероятно, не менее преклонный, нежели у наездника. То и дело раздается крик, перекрывающий шум клаксонов: «Аля-махляк! Поберегись!» Поберечься, как мне кажется, следует ему, поскольку он едет против движения, однако водители беспрекословно уступают старому крестьянину дорогу. Дожидаемся, когда он переберется через площадь на нашу сторону, и подходим к нему:

— Как называется этот город, хаджи?

Старик останавливается, глядит на нас с мудрой строгостью. Затем сует палку, которой только что лупил осла, в корзину с зеленью, вздымает к небу большие ладони:

— Ва-алла! Туссама хазики ль-ма-дина аш-Шам! Шамом именуется этот город!

...С толпой пассажиров, не признающих никаких очередей, вливаемся в автобус цвета апельсина. Передняя площадка забита битком в отличие от полупустого салона, и нам стоит немалого труда приблизиться к водителю муниципального транспорта. Он сидит в кабине, увешанной всевозможными флажками, бунчуками и вымпелами, от пола до потолка обклеенной рекламными этикетками и фотографиями, невозмутимо дожидаясь мгновения, когда удастся закрыть двери.

— Скажите, почтенный, что это за город?

Шофер автобуса выключает магнитофон — за пронзительной музыкой, рвущейся из пыльного динамика, он нас не расслышал. Повторяем вопрос. Водитель протягивает нам пачку сигарет, закуривает сам и после нескольких затяжек философски отвечает:

— Когда утром выезжал на линию, город назывался Шам...

— Еще одна попытка,— прошу я Ба-шира.

И обращаюсь — уже на улице — к первому встречному:

— Простите, сайд, в какой город мы прибыли?

Прохожий — один из многих на улице и ничем особенным от остальных не отличается: неторопливый, усатый, грузный, в очках и с портфелем-дипломатом. Он производит впечатление стопроцентного дамаскца. Прохожий охотно останавливается, на лице его написана готовность помочь незадачливым иностранцам. Но зачем же губить завязывающийся разговор быстрым, исчерпывающим ответом?

— Салям у-алейкум. Можно ли узнать, откуда досточтимые гости? Ах, из Советского Союза! — Он расплывается в улыбке, энергично потирает один о другой указательные пальцы.— Сурия, Суфьетия — дружба.

— Кто это, русские? — интересуются, останавливаясь, еще двое прохожих. Хотя нет, не двое, вокруг собралось уже кольцо любопытных.

— Русские,— подтверждает первый прохожий. Сообщение вызывает радостное оживление, в результате которого на нас перестают обращать внимание и пускаются в продолжительные переговоры между собой. Башир, наслаждающийся сценкой, как режиссер удачным экспромтом, переводит мне дебаты: добровольные помощники решают, куда русским друзьям стоит пойти пообедать, где разместиться, что посмотреть. Обсуждение, похоже, не собирается затихать, напротив, оно разворачивается, и не только вширь, но и вглубь: на повестку дня уже выносится вопрос политической ситуации в регионе. Затем люди вспоминают о своих делах и расходятся, а наш прохожий возвращает нам свое внимание:

— Ахлян-васахлян,— говорит он с ноткой торжественности.— Добро пожаловать в самый древний город на земле. В великий Шам, столицу Шама.

Я сдаюсь. Прошу Башира наконец объяснить, почему Дамаск называют Шамом. И какого такого Шама он столица.

Довольный моей растерянностью, архитектор делает маленький экскурс в историю. Город этот не самый древний, прохожий преувеличил, но он один из трех, претендующих на титул древнейшего, без перерывов живущего города в мире. В далекие времена арамеев и хисков, ассирийцев и халдеев, греков и римлян имя его было Дамаск. Но в 633 году новой эры арабское вторжение вызвало радикальные перемены. Они коснулись не только политики и религии, но и культуры. К XIII веку арамейский и сирийский, коренные языки населения, оказались почти полностью вытеснены близкородственным арабским. Это отразилось и на географических названиях. В частности, за центральный ориентир мира был принят священный камень в Мекке на юге Аравийского полуострова. Встав у камня и обратившись лицом на восток, исламские халифы рассудили: пусть земля, от Каббы лежащая «аль-

йемин», то есть справа, так и называется Йемен, а территории, в том числе и Сирия, волею судеб от Каббы оказавшиеся «аш-шамаль», то есть слева или с севера, пускай именуются «страна аш-Шам». Как это нередко случается, главный город принял название государства. Дамаск сделался «Шамом, столицей Шама», каковым и оставался на протяжении почти тринадцати веков. Только в начале нашего столетия вернулось к Сирии древнее имя, а Дамаск везде стали снова называть Дамаском. Везде, кроме самого Дамаска...

СТАРЫЕ КАК РИМ—И СТАРШЕ...

На шкале длинной сирийской истории век — не более чем день. Со всего света приезжают в Сирию туристы, чтобы посетить руины некогда цветущих городов-государств Угарита, Мари, Пальмиры, Апамеи. В Босре теплыми осенними вечерами фестиваль искусств ожив-ляёт стены римского театра начала нашей эры. С горных вершин Средиземноморского побережья гордо и неприступно взирают на мир замки крестоносцев: Калаат аль-Бейда, Крак-де-Шевалье, Калаат аль-Маркаб...

Это рукотворные памятники цивилизациям, которые безвозвратно растворились в океане столетий. Однако, выдержав испытание временем, в Сирии рядом с техникой двадцатого века существуют сегодня и другого рода древности, вполне живые и даже здравствующие: старинные ремесла и профессии.

В каждом сирийском городе есть базар-сук, на каждом базаре имеется если не ряд, то хотя бы несколько мастерских медников. Как прадеды их прадедов, стучат молоточками сосредоточенные смуглоликие умельцы, и выплывает затейливая витиеватая вязь орнамента на блестящие диски тарелок — от маленьких декоративных до исполинских, свободно вмещающих сразу семь фаршированных баранов-кузи; подрагивают колючие огненные язычки горелок, приваривая изогнутые ручки к длинноносым восточным кувшинам и кофейникам; грызут медь стальные острия, врезая изречения из корана в ножны сабель и кинжалов.

Витрины посудных лавок ломятся от французского стекла, японского фарфора и гонконгской пластмассы, однако по-прежнему находятся люди, нарядной холодной штамповке предпочитающие чуть грубоватую, но искусством мастера согретую посуду ручного производства. Потому, наверное, не погасло до сих пор пламя в горнах, а маленькое солнце плавленого стекла с готовностью выгибается, повинуясь приказу, который вдыхают в него потомственные стеклодувы, от напряжения красные, как раскаленная шихта. Изделия распродаются тут же, «с пылу», вокруг мастерской всегда толпятся ценители и просто зеваки, завороженные чудом созидания.

Как Рим, стара из Древнего Рима

2 «Вокруг света» № 12