Вокруг света 1985-08, страница 15

ющий отсеки, он останавливался и ждал, молча, серьезно наблюдая за мной. Едва я распрямлялся, Пояркин разворачивался и шел дальше. Стало жарко. Рубашка прилипла к телу. Пояркин остановился и резко рванул на себя дверь, протянул мне сумку:

— Ваша каюта. Гальюн от каюты справа. Включат вентиляцию — будет прохладнее.

-- А когда отходим?

- Все двери на лодке принято закрывать...

— Мы еще будем стоять?

— Командир сказал, что вас позовут...

Он поправил черную пилотку и быстро пошел по отсеку. Заурчали дизеля, и под ногами прокатилась крупная дрожь. Отходим?

В каюте — столик, койка, чуть выше — еще койка и круглый белый плафон. В каюту можно войти, присесть, лечь, вытянув руки вдоль туловища, встать — и выйти. Это жизненное пространство, причем, как я узнал чуть позже, «гостевое», а значит, с комфортом.

Я присел. Шум дизелей усилился, звякнул графин, вложенный в привинченный к переборке обруч. В ту же секунду сбоку ударила струя воздуха — включили вентиляцию. Сразу стало прохладнее.

Я вдруг легко представил ее, лодку, разумную, устойчивую на глубине, послушную в управлении. Она идет упрямо и незаметно. Ее никто не должен видеть и слышать, но она должна видеть и слышать всех. У лодок есть имена и биографии, есть дни рождений. У них есть море, в котором они живут. Их силы измеряются пределом глубины — количеством метров, которые отсчитываются от поверхности. За этим пределом лодка перестает существовать, превращаясь в месиво сплющенного металла.

Долгие резкие звонки ударили в уши. Теперь я четко ощутил движение. Оно было в плавном покачивании, ровном тяжелом гуле дизелей и в еле уловимом напряжении пространства, которое будто бы стронулось с места, увлекая за собой меня, койку, звякнувший графин.

Серьезный Пояркин заглянул в каюту:

— Вас ждут на мостике...

На мостике тесно стояли четверо. Командир — он был чуть старше всех — смотрел с прищуром, и потому казалось, что ему в лицо все время бьет ветер. Штурман — маленького роста, подвижный, с нервными узкими губами. Он умудрялся перемещаться даже в тесноте мостика, Старпома я уже знал. Четвертого звали Игорь, я только понял, что он на лодке впрямую отвечает за торпедную атаку.

— Ну вот,—сказал старпом,— и^ вышли...

Мне объяснили, что сначала пойдем в надводном положении, а затем в заданном квадрате — на глубину. Где-то «там» мы должны найти корабль «противника» и атаковать его. Я уже не спрашивал, когда вернемся. Отныне мы подчинялись приказам берега, а эти приказы, бывает, меняются.

— А вот и город...-- командир ни к кому не обращался. Все смолкли и посмотрели в сторону высокого берега, на котором открылся город. Тут я впервые подумал: как хорошо, что есть город, который открывается на высоком берегу и на который можно оглянуться с корабля, выходящего в море.

— Я не успел сегодня в прачечную! — резко рассмеялся штурман.

— А жена?.. — сказал Игорь, и все еще пристальнее посмотрели на берег, на белые дома и неровную зелень деревьев. Казалось, что берег вместе с городом разворачивается вслед за нами. Или же просто хотелось, чтобы было именно так?

Пояркин заступил вахтенным сигнальщиком. Он сигналил светом берегу. Город медленно отставал, как бы смазывался, а прожектор в руках Пояркина гас и вспыхивал, гас и вспыхивал,

Я сидел в каюте, казалось, была глубокая ночь, хотя часы показывали 21. 00. Гудел вентилятор. От струи воздуха вздрагивали страницы старого журнала, который лежал рядом. И вдруг я услышал неторопливый перебор гитары; затем глухо, осторожно вступил голос:

Корабль замер у последнего причала,

Судьбу качает за обветренной кормой,

Конец пути — для

бесконечного начала,

Но, как всегда, немного

хочется домой,

Я тут же представил этого певца, наверное, матроса, коюрый, отстояв вахту, взял в руки гитару и решил — в который раз?! •-- рассказать себе и своим товарищам о корабле, выходящем в море, о доме, который вспоминается каждому. А может, и песня была написана здесь, в лодке? Появилась, когда эти ребята впервые встретились с морем и суровой флотской жизнью?

Голос, мелодия то смешивались с жужжанием вентилятора и гулом дизелей, то прорывались снова. Мне стало казаться, что я нахожусь здесь очень, очень давно...

Мелькают лица, сокращая

расстоянья...

Перед глазами навязчивым миражем встал город. Тот, на высоком берегу Это было нормально и правильно. Мне даже захотелось сказать кому-го ислух: «Чтобы понять лодку, нужно, чшбы был город. Неважно

какой — утренний, хмурый или залитый солнцем, на высоком берегу. Важно, чтобы город был. Чтобы можно было на него оглянуться и потом вспоминать...»

Волна плескалась в упор, поднимаясь выше и выше. Бурлила крупно, увеличенно — у глаз. Я видел ее в перископ. Мы погружались.

А ведь совсем недавно было небо, и командир отдавал команду: «Стоп дизеля!» Тогда я вдруг почувствовал внезапное одиночество, а командир, поставив локти на бортик мостика и поеживаясь, глухо произнес: «Закукарекал бы петух, что ли?..» За черным капюшоном его кожаной куртки был виден нос лодки. Дальше тянулась бесконечная, пустая, молчаливая, темная вода.

Сейчас эта вода крутилась и пенилась перед линзами перископа. Уже затопило мостик, на котором мы недавно стояли, Закладывало уши. За моей спиной, у другого перископа, стоял командир — следил за погружением. У меня перед глазами снова возникла поверхность моря, яростно закипавшего над уходящей в глубину лодкой. Только перископы медленно вращались: вниз — на волны, будто лодка хотела осмотреть свое тело перед погружением, вверх — на небо, словно лодка хотела это небо запомнить. А какая глубина?

— Оба мотора — малый вперед! — резко произнес командир.— Боцман, ныряй на глубину сорок метров с дифферентом на нос три градуса.

Через несколько минут доложил Пояркин:

— Товарищ командир, глубина — сорок метров. Лодка рулей слушается хорошо.

Берег усложнил задачу: кораблей «противника» — несколько. Надо найти и уничтожить главную цель. По данным разведки, «противник» — это крейсер и корабли охранения. Они находились рядом. Где?

Акустики слушали горизонт. Я увидел, что по вискам командира ползут крупные капли пота. Игорь сидел у блестящего экрана, и его руки неподвижно лежали на коленях. Игорь ждал. Ждал, когда акустики услышат корабли «противника» и определят их место. Но акустик докладывал:

— Горизонт чист...

Здесь же, в центральном посту находился Пояркин — серьезный, как обычно. Он следил за положением рулей.

Может, это Пояркин пел тогда про корабли?

— Горизонт чист...

Старпом сидел так, что видел всех. Иногда наши взгляды встречались, и я понимал, что сгарпом меня не видит.

13