Вокруг света 1988-02, страница 26

убежден, что это сооружение служило маяком. Для чего другого могла быть предназначена башня на берегу моря? Кстати, Страбон называл маяки именно башнями: и знаменитый Александрийский, одно из семи чудес света, и Фарос-ский, и Цепионов... Оборонительные же сооружения он обычно называл «скопе» — сторожевая башня.

Впрочем, маяк Неоптолема мог использоваться и для обороны.

Столкнулся я и с другой географической загадкой. Река Днестр, впадая в море, образует широкий Днестровский лиман, вытянувшийся почти на сорок километров. Но античные авторы говорили только о реке Тире и ничего не сообщали о лимане. Попробуй догадайся, какую же местность они считали «устьем Тиры» — устье Днестра или устье Днестровского лимана?

Многие исследователи начиная с прошлого века пытались искать башню по всему Нижнему Поднестровью, но так и не нашли. Некоторые перестали даже верить, что башня Неоптолема когда-либо существовала.

В своих поисках я бы неизбежно зашел в тупик, если бы не обратился к геологии. Сомнения привели меня в проблемную лабораторию инженерной геологии и гидрологии Одесского университета. Загадкой башни заинтересовался палеогеограф Георгий Иванович Иванов. Мы надолго засели за пухлые отчеты об изысканиях в районе Днестровского лимана.

Результаты работы геологов заставили по-новому взглянуть на античную географию. Оказывается, уровень Черного моря две — две с половиной тысячи лет назад был ниже современного минимум на пять метров. Следовательно, мелководного Днестровского лимана в ту пору вообще не существовало!

Но и устье лимана близ современного села Затока тоже нельзя было считать устьем Тиры. Как показывали геологические наблюдения, эта река когда-то впадала в море несколькими устьями, и основное из них находилось в районе современного села Приморского, что примерно в двадцати километрах западнее Затоки...

После сложных теоретических расчетов нам с Георгием Ивановичем не терпелось взглянуть на сегодняшний берег. И вот мы стоим у моря и пытаемся представить происходившие в прошлом геологические процессы.

— Отсюда,— Георгий Иванович показал на крыши села Приморского,— основное русло Тиры 2300 — 2400 лет назад уже переместилось к Затоке. Образовалась широкая речная дельта, она тоже постепенно затоплялась. Появился залив с островом...

— Постойте, постойте,— не удержался я.— Кажется, мы решили попутно еще одну загадку.

Я вспомнил об одном не поддававшемся расшифровке месте в описании Тиры у Плиния. «На этой же реке,— писал римский историк,— обширный остров населяют тирагеты». Не об этом ли куске суши в затопленном устье говорил он? Видимо, это так. Позднее нам удалось обнаружить остров в устье Тиры и на

средневековых картах генуэзских мореплавателей.

— Наконец и остров скрылся под водой, волны в заливе нанесли песок, возникла песчаная коса, которая и отгородила лиман от моря,— закончил свою мысль палеогеограф.

После того, как мы составили палеогеографическую реконструкцию района, стало ясно, почему Страбон и Анонимный автор античной лоции по-разному определяли местоположение башни Неоптолема. Никто из древних географов не ошибся, как полагали наиболее нетерпеливые современные исследователи. Противоречие возникло оттого, что известные нам сведения разделяло несколько столетий, в течение которых русло реки успело значительно переместиться к востоку.

Оба древних автора помещали башню Неоптолема в одном и том же месте — возле современного села Приморского. Здесь мы и выбрали место для лагеря полевой археологической экспедиции. Окрыленный первым успехом, я не сомневался, что теперь быстро найдем следы древнего сооружения.

Меня более всего заинтересовала южная оконечность Будакского мыса. Далее, в сторону Дуная, тянется высокий обрывистый берег. А мыс и сейчас служит ориентиром для судов. Маяк, если он стоял здесь, мог быть виден в море примерно за двенадцать миль.

Тщательно, метр за метром мы обследовали мыс, обошли окрестности Приморского. Несколько раз прочесали берег, как говорится, вдоль и поперек. Ни остатков башни, ни обломков амфор, которые могли бы подсказать след. Вообще ничего... Неужели мы ошиблись? А ведь наши рассуждения казались такими убедительными!

Перед отъездом мои помощники решили искупаться. Я тоже зашел в воду. Отплыв от берега, перевернулся на спину и стал смотреть на высокий обрывистый берег мыса. То тут, то там были видны недавние обвалы, кое-где в воду оползли крупные участки суши. Абразия...

Перед глазами встали сухие строчки геологических отчетов, цифры, диаграммы. Специалисты установили, что в окрестностях Приморского волны разрушают берег в среднем около одного метра в год, а в отдельные годы абразия еще интенсивнее. Только на памяти старожилов берег отступил на несколько сот метров. Выходит, даже по самым скромным расчетам, за прошедшие две тысячи лет море уничтожило полосу берега шириной до одного километра.

Когда я возвращался к берегу, сверкнула догадка: древнегреческий маяк стоял, конечно, на самой оконечности мыса. Стало быть, искать руины надо на дне моря!

Организовать подводную экспедицию было куда труднее. Понадобилось время, чтобы найти помощников, обеспечить поисковую группу снаряжением. И вот мы снова на Каролино-Бугазе.

Море ласково шуршит, накатываясь на берег. Редкие в этот утренний час

купающиеся недовольно оглядывают заехавший на самый пляж крытый вездеход. Несколько загорелых парней выгружают на песок яркие акваланги, ласты и маски. И только надпись на кабине «Археологическая экспедиция Академии наук» избавляла от необходимости объяснять что-либо...

Весь первый день устанавливали сигнальные буйки, разбивали акваторию на квадраты, готовили акваланги, лодки.

Перед первыми погружениями не спеша проверяем компрессор, воздушную помпу, кислородные аппараты, опробуем лодки. Со снаряжением помогла Одесская морская школа ДОСААФ. Там, на тренировочных погружениях, я и приглядел помощников — Сергея Грабовецкого и Алексея Гришаева, студентов инженерно-строительного института. Вскоре в клубе подводного плавания «Шельф» я окончательно укомплектовал команду для подводной археологической экспедиции.

...С утра подул легкий ветерок, но вскоре волна улеглась. На лодках мы выплываем в отмеченные буйками квадраты. Первая пара ныряльщиков уходит под воду. Затаив дыхание, смотрю, как тают в голубой воде их силуэты. Сначала за ними можно было следить по ярко-желтым баллонам аквалангов, затем я потерял их из виду. Томительные минуты ожидания... Но вот пловцы поднимаются на поверхность, снимают маски, жмурясь от яркого солнца. Первые наблюдения таковы: дно песчаное, довольно ровное, водорослей почти нет, но видимость плохая. Чтобы хоть что-то увидеть, надо плыть почти над самым дном.

Этот квадрат оказался пустым. Перешли на соседний. К вечеру убедились: и там пусто... Второй день погружений тоже не принес ничего нового. Энтузиазм многих членов экспедиции заметно поостыл. Если сперва то и дело шли разговоры от подводных башнях и замках, мраморных статуях, стоящих на морском дне, то теперь ребята больше молчали. Некоторые искоса поглядывали на меня. И я сам, признаться, понемногу стал терять уверенность, что башня когда-то находилась в избранном мной квадрате, площадью километр на километр.

Луч надежды блеснул лишь на четвертый день погружений. Сергей Грабо-вецкий поднял со дна обломок древнегреческой амфоры. Как все радовались первой находке, как бережно передавали из рук в руки этот невзрачный, сильно окатанный, зеленоватый от воды красно-глиняный черепок!

Было чему радоваться. Если это следы античного поселения, значит, мы на правильном пути, и можно не сомневаться, что маяк находился где-то поблизости. Но ликовать по поводу найденного черепка я не спешил. Что, если это случайная находка? Затонул, предположим, застигнутый штормом древнегреческий корабль, море разбросало груз, разбило часть амфор...

В этот же день нашли второй черепок, третий... десятый. В быстро растущей на расстеленном брезенте горке глиняных обломков я увидел темные куски скифских лепных сосудов. На древнегреческом корабле не могло быть местной

24