Вокруг света 1994-05, страница 62

быть, стоило подстеречь индейцев на известных дорогах, чтобы потом напасть на них наверняка.

В основной колонне меж тем возникли неприятности. Кесада требовал поторапливаться, поэтому люди и животные утомились сверх меры. Кроме того, однообразная местность тоже действовала угнетающе. В результате разразился скандал с трагическим происшествием.

Какой-то кавалерист, поругавшись на ходу с индейцем-носильщиком, в порыве злобы убил его. Тогда возроптали все туземцы и потребовали возмездия за убитого соотечественника. Кесада отказал им в этом. Носильщики на это ответили неповиновением! Конкистадоры прибегли к помощи мечей, требуя послушания. В результате оставшиеся в живых индейцы, онемев от испуга, вынужденно продолжили путь. На месте же трагических событий остались лежать не захороненные тела убитых носильщиков. Все это Чима наблюдал молча.

Когда же на следующий день основная колонна догнала свой головной отряд и Фернандо сообщил о таинственных следах, среди солдат поднялся всеобщий ропот. Некоторые даже требовали покарать всех коричневых носильщиков, чтобы другим неповадно было!

В глазах Чима, когда Фернандо повстречался с ним, легко угадывались немой укор и печаль.

— Что случилось?

— Они убили восьмерых носильщиков, сеньор, — ответил чибча. — Произошла небольшая ссора, и сразу заговорили их мечи.

Между тем они подошли к реке Рио-Аригуани, двигаясь значительно медленнее, чем в первые дни похода. Особенно тяжело доставалось пехотинцам. Они чаще перекидывали свою ношу с плеча на плечо. Пики и кладь, казалось, стали тяжелее, ремни нещадно резали спины. К счастью, теперь они были избавлены от изнуряющей жажды, да и пища стала разнообразней. В реке ловили рыбу, стреляли также маленьких, похожих на кошек зверьков и, зажарив их на костре, с голодухи съедали чуть ли не до последней косточки.

Саванна переходила в дремучие сырые леса, появились белоствольные, невысокие бутылочные деревья, между ними — нежные мимозы, попадались одинокие каучуковые деревья, кедры и ипекакуаны, выставлявшие на солнце свои белые цветущие макушки.

Вновь попались следы человеческих босых ног, но по-прежнему они не встречали тех, кто их оставил. Случайно ли здесь бродили туземцы или они знали о походе белых людей? Удалось ли сохранить тайну похода или нет? Эти вопросы сеяли сомнение в душах конкистадоров.

Фернандо опять по-дружески разговаривал с Чимой.

Как-то вечером они сидели вдвоем у костра и Фернандо рассказывал об Испании, о жизни в городах, о манерах, о басках, увлеченно вспоминал о церковных праздниках, рассказал о короле и священниках. А Чима подробно и внимательно отвечал на все вопросы о своей стране Кунди-намарка.

Фернандо узнал, что чибча имеют постоянную армию, строго разделенную по гарнизонам, что воины обычно вооружены дубинками с острыми каменными шипами, дротиками, пращами и луками, и в случае войны все мужчины племени берутся за оружие.

Чима рассказал также, что в его стране действуют строгие законы. Убийца, соблазнитель, нарушитель супружеской верности по закону должны быть зарыты в землю вместе с ядовитыми змеями. Труса обычно заставляют носить женскую одежду, мелкого воришку избивают плетьми, а крупного вора ослепляют. Он рассказал много интересного о своем короле, у которого есть одна главная жена и многочисленные побочные жены — подарки подчиненных ему правителей.

Фернандо старался совершенствовать свои знания языка чибча. По этому поводу ему приходилось выслушивать много насмешек. Другие офицеры принимали его за дурака:

— Мы хотим покорить эту страну, а он их язык изучает! Мужчина побеждает мечом, а не словом.

Временами ему было стыдно перед Чимой. Что мог подумать он об испанцах, пришедших из -за моря лишь затем, чтобы провозгласить «истинную веру» и добавить своему императору подданных!

Когда Чима догадывался, что Фернандо болезненно переживает за слова и дела своих товарищей, он становился еще более внимательным и красочно рассказывал о своей стране и народе. Но все-таки самые глухие уголки сердца чибчи

оставались закрытыми для лейтенанта, а его мысли темны, как безлунная ночь. Фернандо о многом не догадывался.

Но понимал ли он самого себя? Разве он порой не раскаивался, разве не терялся от раздвоенности между долгом и совестью, верой и знанием, не находя правильного пути? И при том он был командиром кавалерийского отряда и должен принимать решения, нередко очень горькие для него.

Однажды вечером опять произошла стычка между одним из солдат и носильщиком индейцем. Проворный индеец поймал двух маленьких зверьков, выпотрошил их и разжег маленький костер, чтобы приготовить себе обед. Мимо проходил испанец, которому не повезло с добычей, и потребовал у индейца отдать ему половину обеда. Индеец не согласился, и они крепко поспорили. В конечном счете испанец захватил весь обед и мечом обеспечил себе свободное отступление.

Несправедливо! Носильщики попросили Фернандо рассудить их. Но в это время подоспела и другая сторона, и Мануэль запальчиво сказал командиру:

— Кто из нас солдаты, мы или они, а?

Проклятая раздвоенность! Совершенно очевидно, что правда на стороне индейцев, и их очень оскорбит несправедливое решение. Они ждут чего-то, словно надеются на чудо. Но разве может он вынести решение, противоречащее интересам его солдат?

— Вы же более привычны к условиям своей страны, чем белые люди, — сказал он индейцам после некоторого раз -мышления. — Вы можете с легкостью добыть себе еще ка-кую-нибудь пищу. Оставьте этих зверьков солдатам, они ведь будут воевать и должны лучше питаться.

С этими словами он круто повернулся и ушел, Чтобы показать спорящим, что вопрос исчерпан.

Индейцы разошлись, опустив головы, солдаты расхваливали мудрость своего лейтенанта, а Фернандо мысленно стоял перед Чимой.

И этого я тоже обидел, думал он, приглушив, однако, чувство смущения возрастающим упрямством. Он был готов показать свою решительность и право быть справедливым или несправедливым только в зависимости от собственного желания.

Но вот наконец они добрались до болот Аригуани, оставив реку слева. Они продвигались вперед кто пешком, кто верхом, каждый вечер останавливаясь на привалы. Костры горели, все устраивались поближе к огню, иногда пели, а чаще мечтали, беседовали друг с другом.

— Чима, у тебя есть жегай

— Нет.

— А ты любишь какую-нибудь девушку?

— Расскажи о ней.

— Ее зовут Аита, она одна из многих дочерей нашего ципы Тисквесумы, а ее мать — одна из многих его жен. Моя девушка самая красивая из всех, которых я когда-нибудь видел. Ее лицо как луна, ее волосы, как летняя ночь, ее губы, как морские волны.

— Волны? Как это?

— Это всплеск волны на воде, сеньор. Ее глаза, как звезды, и она благородна, как богиня.

— Она тебя тоже любит?

— Я надеюсь, что она меня тоже полюбит.

— Ты разве ее не спрашивал, Чима?

— Разве можно спрашивать девушку, любит ли она тебя или нет, сеньор? Разве в вашей стране так делают? В стране народа муиска не спрашивают об этом, а на каком-либо празднестве просто садятся рядом с девушкой, которую любят. И если девушка не пересядет на другое место, значит, она согласна стать его женой. Тогда они идут к жрецу и становятся мужем и женой.

— А ты не пробовал подсесть к Аите?

— Однажды я сел возле нее. Это было на празднике возрождения вождя, и она не ушла, осталась сидеть рядом со мной. А я вскоре уплыл по большой реке в город белых людей. Если она меня ждет, я буду счастлив.

Они помолчали. Думы Фернандо шли по своему пути. Аита, это имя как музыка, как призыв маленькой птички весной, как веселая шутка, как какой-то таинственный волшебный призыв. И рот ее как волна, говорит Чима. Замечательно!

Окончание следует

Перевел с немецкого Р.ТЕДЕР

60