Вокруг света 1994-11, страница 48

дать его кровь некому еврею, приехавшему из Шаффхаузена.

Так дело и продолжалось. Отличительная склонность евреев к некоторым искусствам и наукам (особенно медицине и химии) так же, как и религиозная обособленность, отчуждала их от остальных европейцев. К тому же из их среды происходили и ростовщики, вызывавшие злобу и ненависть. Редкий человек любит своих кредиторов, и не нужно доказывать, что среди стимулов к погромам, совершенным в средние века, было и желание многих избавиться от своих заимодавцев, а следовательно — от долгов. И то, что немалое число евреев разбиралось в медицине и фармакопее, способствовало укоренившемуся мнению, будто они враждуют с иноверцами и используют человеческую кровь для приготовления своих лекарств.

Иначе отчего же эти лекарства столь действенны?

О ВЕДЬМАХ И КОЛДУНАХ

Что касается ведьм, то они существовали с незапамятных времен и не всегда приносили вред. Когда они совершали преступление, их наказывали в соответствии с законом; в остальных случаях власти были склонны закрывать глаза на такие их занятия, как приготовление любовных напитков (кто знает — не понадобится ли самому?), или на предосудительную манеру превращаться в сов и улетать на ближайшее кладбище. Когда язычество уступило дорогу христианству, ведьмы стали хранительницами добрых старых обычаев и принялись составлять лечебные травяные настойки и прочие народные лекарства.

«Саллическое Право», принятое франками в 500 году, предусматривало для ведьм, если их уличили в съедении кого-либо, взыскание в двести солидов или шиллингов. Правда, есть указания на то, что в продолжение последующих ста пятидесяти лет народные массы вершили свое собственное суровое правосудие. Эдикт 643 года уже признавал незаконным сожжение женщин, подозреваемых в каннибализме, — ибо подобные преступления попросту невозможны. Закон Карла Великого, подчинившего себе в конце VIII века язычников Саксонии, выглядел так:

«Если кто-нибудь по внушению дьявола решит, как это свойственно язычникам, что мужчина или женщина могут быть колдунами или ведьмами и употреблять в пищу человеческую плоть, и если кто-нибудь по этой причине предаст их сожжению или съест, то ему должно принять наивысшую меру наказания».

Запутанный синтаксис этого указа способствовал тому, что некоторые власти стали интерпретировать его и как запрещение верить в возможность каннибализма, и как запрет предаваться ему — яркий пример двух взаимоисключающих предпосылок. Конечно, правильнее было

считать, что смертный приговор выносился за сожжение или съедение невинного человека. Однако следующее постановление Карла Великого уже явно не запрещало верить в возможность каннибализма. Отныне однозначным наказанием для ведьмы, «уличенной в людоедстве или кормлении кого-либо человеческой плотью», была смерть.

Верным заключением из всего этого будет не то, что ведьмы были склонны к каннибализму, а то, что ведьмами (или колдунами) называли всех, кого уличали в людоедстве. Само французское слово «каннибал» вошло в европейские языки уже после открытия Америки Колумбом. Лучше бы подошло греческое «антропофаг», но язык греков, как и их знания, были потеряны для Запада после распада Римской империи и открыты заново лишь в двенадцатом веке. В латинском языке не было устойчивого обозначения для категории людей, питающихся друг другом, скорее всего в народных наречиях, собранных в границах империи Карла Великого, существовал пробел.

Колдовство как таковое еще не было преступлением: последним считались «малефиции» — причинения вреда с помощью волшебных чар. Однако представления о колдовстве довольно быстро менялись. Относительно скоро его стали отличать от магии. Магами, этими средневековыми учеными, прикасавшимися к тайнам Неведомого, часто оказывались весьма уважаемые люди, занимавшие весьма высокое общественное положение, и вмешиваться в их дела было попросту неблагоразумно. Ведьмы же в основном стояли на доступной ступени общества.

Чародейство начало принимать еретическую окраску уже потому, что оно зиждилось не на каких-то смутных концепциях мироздания, а на реальностях обыденной жизни. Тому способствовала незыблемая аксиома, что лишь святым да самому Богу дано творить чудеса, — проделки же ведьм (наподобие медицинских успехов странствующего еврейского врача) ежедневно отрицали эту святую веру. Не было никаких сомнений, что их сверхъестественные способности (как и подозрительная одаренность иудеев) могли быть только результатом сговора с дьяволом. Вот почему к концу двенадцатого века избитые штампы о склонности ведьм к каннибализму пополнились утверждениями об их богохульстве и сатанизме. Тогда ведовство попало под юрисдикцию инквизиторских трибуналов и привело к массовым сожжениям шестнадцатого и семнадцатого веков.

Любопытно, что лишь к концу пятнадцатого века сформировался известный образ ведьмы, придавший столько красок судебным разбирательствам над еретическими сектами. Только тогда в постановлениях трибуналов стали появляться пространные пассажи о шабашах и Черной Мессе. Инквизитор, убежденный в

существовании многолюдных шабашей и Черной Мессы, чувствовал себя вправе пытать подозреваемую до тех пор, пока та не выдавала остальных соучастников своего преступления. Подвергнутая невыносимым истязаниям, из которых «подвешенье за большой палец» охотники на ведьм считали просто галантной манерой вести беседу, бедная жертва начинала называть первые попавшиеся имена людей — лишь бы отвести подозрения от родных и близких. Статистическое исследование, проведенное в одной из германских областей, показывает, что чаще всего подсудимые показывали на личностей с сомнительной репутацией (как, например, повитухи) или на людей, занимавших видное положение в обществе, — таких, как учителя, члены магистрата, купцы и их жены. Если вспомнить, что в средневековой Европе треть имущества осужденного переходила к доносчику, можно понять, почему такое количество зажиточных и уважаемых людей было обвинено и — конечно же! — сознались в колдовстве и людоедстве. А в массовом сознании могла укрепляться уверенность, что кругом полно людоедов.

Особый интерес инквизиторы проявляли к каннибализму, некрофагии и непристойным деталям Черной Мессы. Жертвами каннибалов обычно считались некрещеные дети — но не по гастрономическим причинам, а потому что, согласно традиционным взглядам, таким детям был закрыт путь в Небесное Царство. Оно должно было восторжествовать в день, когда наберется достаточное число избранных и по свершении Последнего Суда будет повержен Сатана. В повитухах, имевших доступ к великому множеству новорожденных (и следовательно, еще не крещенных младенцев), видели главных пособниц Сатаны, виновных в необъяснимо частой детской смертности.

Хотя в Германии — как всем было известно — ведьмы питались репой, в Эльзасе — жарким, а в Англии — бифштексами с пивом, было ясно, что на своих демонических сборищах они предпочитают наполнять желудки исключительно новорожденными младенцами. В Берне пятнадцатого века одна ведьма созналась, что с двумя подругами по ремеслу выкапывала из могил всех недавно похороненных детей и варила их в котле до тех пор, пока мясо не отделялось от костей, а затем выпивала получившийся бульон. В Испании шестнадцатого века ведьмы, судя по всему, были склонны запекать детей в пирог. Однако в любом случае было очевидно, что на шабашах ведьмы употребляли самую ужасающую пищу. Да и сами они иногда жаловались на кошмарную безвкусность своих блюд (как известно, в их меню было запрещено использовать соль).

Но куда важнее была другая цель убийства детей: приготовление волшебных порошков и напитков. В од

46