Вокруг света 1994-11, страница 62

на на карту, и вынуждены любыми средствами разделаться с шефом-изменником.

Холл безнадежно развел руками.

— Для полной уверенности, — продолжил его собеседник, — я немедленно попрошу прибыть товарищей из Сан-Луиса. Если Хардинг потерпит неудачу...

— В чем я не сомневаюсь...

— Мы проследуем в Сан-Франциско. А пока...

— А пока отвезите меня, пожалуйста, обратно на вокзал, — прервал его Холл, взглянув на часы. — Там должен быть поезд на Запад. Увидимся в Сан-Франциско в гостинице Святого Франциска, если вам не удастся до этого встретить шефа. А если вы встретитесь с ним раньше... Ну ладно, пока до свидания, желаю всего доброго.

До отхода поезда у Холла оставалось время написать Груне записку, чтобы Харкинс ей вручил перед отъездом. Он сообщил, что дядя продолжает двигаться на Запад, и посоветовал, когда она прибудет в Сан-Франциско, остановиться в гостинице «Феармаунт».

Глава XI

На станции Рено штата Невада Холлу вручили депешу от сентиментального денверского убийцы.

«У Виннемуки найден человек, разорванный на части. Должно быть, это шеф. Немедленно возвращайтесь. Все члены организации прибывают в Денвер. Нам необходима реорганизация».

Холл только усмехнулся и продолжал путь в западном экспрессе. Его телеграмма: «Установите точно личность. Передано ли письмо леди?»

Три дня спустя в отеле Святого Франциска Холл снова получил известие от руководителей отделения Бюро в Денвере.

«Я ошибся. Это был Хардинг. Уверен, что шеф направляется в Сан-Франциско. Информируйте местное отделение. Я преследую. Письмо вручено. Леди села в поезд».

Однако в Сан-Франциско Холл никак не мог обнаружить следов Груни. Не помогли ему и Брин с Олсуорти — члены местного отделения. Холл даже съездил в Окленд, разыскал спальный вагон, в котором она прибыла, и проводника-негра. Она действительно приехала в Сан-Франциско и — бесследно исчезла.

Отовсюду стали съезжаться убийцы: из Бостона прибыл Гановер, изможденный Хаас (тот, у кого сердце оказалось не на месте), Старкингтон из Чикаго, Луковиль и Джон Грэй из Ныо-Орлеана и Харкинс из Денвера. Вместе с двумя членами сан-францисского отделения всего собралось восемь человек. Это были все, кто остался в живых в Соединенных Штатах. Всем известный Холл был не в счет.

Доверие, которым он у них по-прежнему пользовался, и их неизменная доброта к нему лишь подтверждали, что Холл имеет дело с безумцами. Они знали, что он был первопричиной их трудностей; знали также, что цель его — развалить Бюро убийств и что он выделил пятьдесят тысяч долларов за смерть их шефа; и все же они оказывали Холлу доверие, так как высоко оценили его справедливость и подмеченную ими черту этического безумия, побуждавшую его вести честную игру. Он их не обманывал. Он честно распоряжался фондами и удовлетворительно выполнял обязанности временного секретаря.

За исключением Хааса, при всех своих достижениях в греческой и еврейской филологии, кровожадностью напоминавшего дикого зверя, Холлу помимо воли нравились эти ученые маньяки, сделавшие из этики фетиш и лишавшие жизни собратьев с таким же хладнокровием и уверенностью, с какой решали математические задачи, расшифровывали иероглифы или проводили химические анализы в колбах лабораторий. Больше всех ему нравился Джон Грэй. Это был спокойный англичанин, внешностью и осанкой — типичный помещик. Джона Грэя увлекали радикальные идеи о значении драматургии. За время томительных недель ожидания вестей о Драгомилове или Груне Холл с Грэем часто бывали в театре, и Холлу эта дружба дала что-то вроде гуманитарного образования. В эти же дни Луковиль с увлечением занимался плетением корзин, в частности, воспроизведением рисунка рыбы, обычного для корзин индейцев племени укиа. Харкинс рисовал акварелью полотна в духе японской школы: листочки, мох, травку, папоротник. Бактериолог Брин продолжал исследование вредителей хлопчатника и кукурузы, начатое много лет назад. Увлечением Олсуорти был

беспроволочный телефон. Они с Брином устроились в лаборатории на чердаке. Что касается Гановера, то он стал завсегдатаем городских библиотек; обложившись научной литературой, он работал над четырнадцатой главой увесистого тома, озаглавленного «Физические воздействия эстетики цвета». В один из теплых вечеров он буквально усыпил Холла, читая первую и тринадцатую главы этой книги.

Двухмесячного периода бездействия, наверное бы, не было, если бы их не удерживали еженедельные сообщения Драгомилова. Регулярно по субботам у Олсуорти ночью звонил телефон, и Олсуорти безошибочно узнавал в трубке глухой бесцветный голос шефа. Шеф неизменно повторял одно и то же предложение, чтобы оставшиеся в живых члены Бюро убийств распустили организацию. Присутствуя на одном из заседаний, Холл поддержал это предложение. Слушали они его только из учтивости, ибо он не принадлежал к их числу, а выраженное им мнение никем не разделялось.

С их точки зрения, не было оснований нарушать данные ими клятвы. Законы Бюро в прошлом никогда не нарушались. Их не нарушал даже Драгомилов. Строго следуя правилам, он принял от Холла сумму в пятьдесят тысяч долларов, признал себя и свои действия социально вредными, вынес себе приговор и назначил для исполнения приговора Хааса. А чем же они хуже, говорили они, чтобы вести себя не так, как шеф? Распустить организацию, в социальной справедливости которой они уверены, было бы чудовищно. Или, как выразился Луковиль: «Это значило бы выставить на посмешище все основы морали и низвести себя до уровня зверей. А разве мы звери? »

— Нет! Нет! Нет! — раздались страстные крики.

— Вы сумасшедшие, — бросил Холл. — Такие же, как и ваш шеф.

— Всех моралистов считали сумасшедшими, — возразил Брин. — Или, точнее, во все времена так считала чернь. Ни один уважающий себя моралист никогда не поступится своими убеждениями. Истинные моралисты шли на пытки и эшафоты за свои убеждения. И это придавало силу их учению. О вере — вот о чем это говорило! И, как утверждает молва, они творили добро. А не подтвержденные примером заповеди ничего не стоят. Так что же, разве мы принадлежим к числу тех, кто не способен подать пример?

— Нет! Нет! Нет! — послышался хор одобрения.

— Как люди, посвятившие себя правде, мы не осмелимся даже в помыслах, не говоря о делах, нарушить изложенные нами высокие цели, — сказал Харкинс.

— И нам нет нужды стесняться своих взглядов, — добавил Гановер.

— Мы не сумасшедшие, — воскликнул Олсуорти. — Мы — трезво мыслящие люди, посвятившие себя высокому служению. С таким же успехом мы можем назвать сумасшедшим нашего друга Винтера Холла. Если преданность истине — сумасшествие и мы — ненормальные, тогда Винтер Холл тоже ненормальный. Он называет нас маньяками этики. А разве его поведение не свидетельство этической мании? Как же иначе объяснить, что он не выдал нас полиции? Во имя чего он, считая наши взгляды нетерпимыми, продолжает выполнять обязанности нашего секретаря? Ведь он даже не связан, как мы, обязательством. Не потому ли, что, дав слово изменнику-шефу выполнить порученное, он держит его? В этом споре он встал на сторону как одной, так и другой стороны; ему доверяет шеф, да и мы доверяем ему. И он не обманул доверия ни той, ни другой стороны. Мы познакомились с ним ближе, и он нам понравился. Что же касается меня, то я нахожу в нем только две неприятные черты: во-первых, его социологию и, во-вторых, его намерение разрушить нашу организацию. А в отношении этики он от нас отличается так же, как горошины из одного стручка. .

— Да, я тоже ненормальный, — недовольно проворчал Холл. — Я этого не отрицаю. Вы симпатичные маньяки, а я настолько слаб, или силен, или глуп, а может быть, мудр — не знаю, — что не в силах нарушить слово. Тем не менее я хотел бы обратить вас, друзья, в свою веру, как обратил я в свою веру вашего шефа.

— Вы его обратили? — воскликнул Луковиль. — Почему же тогда шеф не вышел из организации?

— Потому что он получил от меня комиссионные в уплату за его жизнь, — ответил Холл.

— Вот поэтому-то мы и приняли решение лишить его жизни, — убедительно подытожил Луковиль. — Чем же

60