Юный Натуралист 1972-01, страница 48

49

ЗАГАДОЧНОЕ МОЛЧАНИЕ

Когда, распушив хвосты и широко расправив крылья, чайки кружатся на месте, падают вниз и плавно взмывают кверху, кажется, что танцуют на легком ветру сами снежинки — крупные, мохнатые, какие летают в первые, еще теплые дни зимы. Нет ничего прекраснее, чем наблюдать полет ослепительно белых птиц в ясный солнечный день на ярко-голубом небе над сверкающими голубоватыми обломками вздыбившихся льдин. Но особенно красивы, просто сказочны эти птицы в пасмурные, сумеречные дни, когда небо серое или густо-синее, а безбрежная снеговая равнина кажется излучающей свет. И все же раньше я не любил полярных чаек за то, что они поедали падаль. Всякий раз, когда я выходил к полынье, они уже сидели на верхушках самых высоких торосов и, как дисциплинированные зрители, чего-то ждали. Я знал, что ждали они точного выстрела в тюленя, всплывшего на поверхность подышать, и это их столь явное желание меня больше всего бесило.

Однажды я лежал в засидке, небольшом укрытии из снега, ожидая появления нерп. Нерпы плавали подо льдом и должны были появиться с минуты на минуту. Я лежал в спальном мешке на оленьих шкурах и смотрел, как надо мной настойчиво кружит белая чайка. Словно пытаясь в чем-то разобраться, пролетая, она всякий раз вращала из стороны в сторону головой. И вдруг, не издав ни звука, неожиданно уселась возле моих ног, так что и ее спрятала от взора пугливых нерп снежная стенка. Все поняла! Как выдрессированная охотничья собака! Сидит рядом тихо и глазом заговорщически на меня глядит. От неожиданности так и шарахнулась, когда я ее прогонять стал. Со мной этим птицам делать было нечего. Я охотился только с фотоаппаратом. Но и от других охотников, настоящих, им особо много не перепадало. Другое дело белый медведь — чайки всегда за ним летят. Ест он сразу помногу и, наевшись, тут же засыпает, а на останках тюленя сию же секунду начинают пировать чайки.

Бесцеремонность их мне довелось пронаблюдать в довольно щекотливой ситуации.

Дело было так. Я шел по пятам медведя, который стащил на полярной станции здоровенный кусок мяса, приготовленный для собак. Нет, я не собирался медведя наказывать. Я хотел лишь сфотографировать

его в торосах. Надоело мне делать снимки, где в каждом кадре вместе с медведем' стоит множество народа, а вокруг бешено скачут собаки. И я никого не позвал с собой. Оружия тоже не взял, так как давно обходился без него и ни один медведь меня еще никогда не трогал. Впрочем, теперь я понимаю, что оснований верить, будто так будет и всегда, у меня не было.

Медведь жадно терзал мясо, но стоило мне приблизиться, как он подхватывал кусок и, волоча его по снегу, отбегал подальше. Так повторялось несколько раз. Мы ушли слишком далеко, прежде чем я понял, что увлекся и оказался в западне. Один, без оружия, без всякой надежды, что обо мне вспомнят ^и придут на помощь, стоял я в. раздумье, не зная, что делать, в тридцати шагах от зверя, который наконец-то положил на снег свой кусок и смотрел на меня очень пристально, с каким-то злорадством.

От моей уверенности, что никогда никакой зверь — и медведь тоже! — не решится напасть на меня, и следа не осталось. Я продолжал бодриться, но уже только для видимости, чтоб медведь не заметил страха. Но он все же заметил. Перепрыгнул через гряду торосов и пошел прямо на меня. Легко, трусцой, неторопливо перебирая жуткими кривыми лапами, на которых чернела уйма огромных когтей. По тому, как он, приближаясь, поматывал головой, я понял, что шансов на спасение у -меня на этот раз очень мало.

Я закричал ужасным голосом, грозно замахал руками и побежал ему навстречу, надеясь испугать. Но медведь не сдрейфил, не поджал хвост, как сделала бы в тот миг любая дворняга. Он даже не остановился от удивления, а только яростно, коротко взревел.

Я замахнулся фотоаппаратом, потом скинул куртку и швырнул ее в медведя. Тот на лету подхватил ее лапой, накинул себе на голову и в ярости принялся драть. Что побудило меня сделать так, я не берусь объяснять. С колотящимся сердцем я пятился, приноравливаясь, как бы поудачнее •зашвырнуть в медведя валенком. Чайки, все время преследовавшие нас, подняли невообразимый галдеж на оставленном медведем куске мяса. Медведь, сбросив наконец-то куртку, поднял голову и насторожился. Он посмотрел туда, где порхали и кричали птицы, на меня и галопом пустился назад — чайки взлетели, словно снег, поднятый вихрем, когда медведь, перескочив торосы, обрушился на них. Я был спасен. С тех пор я не отгонял от себя белоснежных птиц. Больше того, рассудив по-чело-вечески, я попытался отплатить им добром. Только вряд ли из этого что по-настоящему получилось.