Юный Натуралист 1972-04, страница 14

12

Дерсу Узала об уссурийском корне жизни. — Влажные, затененные места.

— А вот и он сам...

Видели вы когда-нибудь на лесной просеке костянику? Красные стекловидные ягодки собраны в кисточки. Так вот, женьшень вылитый ее собрат. Только листья у него не тройчатые, как у костяники, а пятипалые. Недвижно парят на длинном черешке во влажном зеленом сумраке алые ягоды. Придет время, и они лягут в приготовленные для них грядки. Каждую весну будут менять возле них таблички: «Второй год», «Третий год». Завершится школа. Вновь вспыхнут над грядкой стек-лянно-красные огоньки. А в глубине, в теплой и влажней земле, которой никогда не коснулся луч солнца, начнет набирать силу чудотворный корень жизни.

— Хотите посмотреть? — Женщина привычно разгребает рыхлую землю и осторожно извлекает небольшой, с переломленный пополам карандаш, корешок.

Да, он действительно похож на человечка, этот женьшень. Усохшие ручонки плотно прижаты к туловищу. На него боязно дохнуть. И с невольным уважением смотришь на этот сморщенный корень жизни. Уроженец далекого Приморья, он прочно окопался здесь, на Кавказе, и дает прекрасный урожай.

А хранительница женьшеньих богатств тем временем кладет корешок на прежнее место и тщательно разравнивает над ним рассыпчатую землю. Расти, мужай, корень жизни!

Белое и синее

Смешанное чувство грустного разочарования и щемящей радости узнавания испытываешь невольно, попав в пасмурный зимний день в места, где побывал некогда в пору жаркую и ослепительно солнечную. Будто потускнело все, съежилось, хоронясь от мороза. Куда девались щедрость, обилие, распахнутость лета? Да и были ли они?

Первая моя встреча с Тебердой, августовская, была голубой и зеленой. Вторая случилась в декабре. Погода не заладилась. Фотокорреспондент Игорь Константинов скучал и ругался, коря меня за восторженные рассказы о Теберде. Но выпал один ясный денек и все поставил на свои места. Денек тот был, как вы догадываетесь, белым и синим.

Теберде, по обычаю, первый визит и поклон. Как ни отгоняешь сравнения, удержаться нельзя. Нет безудержной летней разбросанности, белопенности, голубизны.

Но не сломил речку мороз. Стачивает по-прежнему быстрая вода лед с бокастых валунов, подгрызает и, крутя, тащит вниз льдинки. Отчетливо виден на дне каждый голыш. Бесстрашный зимородок часовым затаился на камне, высматривает что-то свое в быстрых струях.

Сколько ни смотрел я в воду, так и не приметил летнюю знакомую — форель. Тогда же, будто не шевелясь вовсе, стояла она встречь бурной прозрачности струй, и четко проглядывались черные и алые крапинки на серебряном форельем боку.

Недолгого зимнего солнца хватает, чтобы слизнуть с заснеженных и заледенелых гор немного воды и напоить Теберду, не дать ей уснуть.

Шумка — крохотный водопадик в заповеднике. Но и зимой не проезжают мимо него туристские автобусы. Жив, курилка! Курится бодрым паром. Оцепенели, застыли вокруг березы, ели. И лень стряхнуть им рыхлый снег, лень веткой пошевелить. Замерло все в безветрии. А солнце когда сюда доберется, чтоб сшибить пушистые алмазные шапки. Прекрасными и грустными арками выгибаются под снежной тяжестью березки. В струнку вытянулись, сверкающими пиками врезались в синее небо ели. Замшелые валуны оборотились кто ровным шаром — тронь, и покатится, кто грибом. Ворожит, чарует зимняя сказка, сотканная из неподвижности и пушистого снежного сверкания, синего неба и тишины...

Верхнюю Домбайскую долину засыпал снег непролазный. Горнолыжники накатали себе слаломную дорогу и сломя голову кидаются с нее вниз, а потом долго-долго карабкаются наверх, мелко переставляя тяжелые ботинки. Пестрые свитеры на снегу, утыканном слаломными вешками, разноцветные лыжи, смех, сосны и синее небо. Здесь оно еще синей. Просто неправдоподобно синее. Может, потому, что стал ближе к нему?

Катится над слепящими пиками гор солнце. Спряталось на минуту за причудливо надломленную, словно горб голодного верблюда, вершину — и разом дохнуло холодом. Зима! Выглянуло с другой стороны горба — и снова щуришься, стараясь не упустить даже крохотной капельки горного солнца. И снова горит лицо. Весна!

Наступит март. Желтым листком закувыркается над снегами первая лимонница, для которой долгая зима — всего лишь короткая ночь. Возле проталинки на солнечном пригреве поднимется на лохматой ножке и распустится голубая чашечка сон-травы. Так придет весна в Теберду — голубую и зеленую, белую и синюю.

Б. ЧАЩАРИН