Юный Натуралист 1974-01, страница 51

52

мочек с серебринками усов возле дрожащей капельки носа скреб малюсенькой лапкой морозное стекло. Зверюшка явно требовала внимания к своей персоне

«Замерз, наверно, — подумал я, — вот и просится, чтобы его впустили погреться». И осторожно открыл форточку.

Мои действия ничуть не обрадовали зверька. Мышка, как мысленно я ее окрестил, упорно продолжала поскребывать своей лапкой.

«Наверное, есть хочет!» — догадался я и, отломив небольшой кусочек сыра, бросил его через форточку.

Сыр пришелся мышке по вкусу, но есть его при мне она не стала. Ухватив кусок своими остренькими зубками, она торопливо скрылась в небольшом отверстии, проделанном в сугробе.

Через минуту она появилась снова и стала попрошайничать, глядя на меня колючими льдинками своих малюсеньких глаз.

Так состоялось мое первое знакомство с самкой лемминга — Пиней. Пиней я назвал ее за тот восторженный писк, какой она издавала при каждой встрече. А встречи наши с той поры стали ежедневными.

Точности, с какой Пиня появлялась на свидания, мог бы позавидовать любой человек. Стоило мне позвенеть чайной ложечкой о стакан, Пиня тут как тут. Отныне завтраки, обеды и ужины мы проводили вместе. Ненадолго исчезая с очередными кусочками пищи, Пиня возвращалась на свое место возле окна и, упершись задними лапками в снег, внимательно следила за всем, что я делаю.

Иногда Пиня навещала меня и в часы отдыха. Случалось такое чаще всего в морозные солнечные дни, когда Пиня любила вылезать из своей снежной норки, усаживаться напротив окна и умываться.

Умывалась она как человек, то одной, то другой лапкой, а то и сразу двумя. При этом она так смешно шевелила своими усиками, с таким удовольствием жмурилась на солнышко, что хотелось смеяться и хлопать в ладоши.

Правда, Пиня аплодисментов не выно сила. Она мигом исчезала в своем жили ще, всем видом показывая, что процесс умывания не какой-нибудь спектакль а вполне серьезное, требующее тишины и сосредоточенности дело.

Мне было немного жаль Пиню. Я представлял себе ее холодную, неуютную квартирку в глубине сугроба, ее такую безрадостную, одинокую жизнь. Мне рисовалась картина: крошечная Пиня лежит, скорчившись, в ледяном уголке, и тихо плачет в мягкий воротничок своей шубки. Но, к счастью, я был не прав.

Позднее я узнал, что лемминги вели

колепно переносят самую суровую северную зиму. И не просто переносят. В бесконечно долгой полярной ночи они не только не теряют присутствия духа, но и ухитряются приносить детенышей, воспитывая их такими же проворными и выносливыми, как они сами. Можно сказать, что лемминги прирожденные северяне.

Мне часто приходилось расставаться с Пиней, и я с тревогой переживал наши разлуки. Работа требовала постоянных разъездов, но, возвращаясь из дальних путешествий, я торопился к заветному окну на встречу с моим маленьким другом.

Пиня платила мне той же привязанностью. Теперь она уже появлялась в любое время дня и вечера, стоило мне пройтись в громоздких меховых унтах по скрипучим половицам квартиры. Привычного по-звякивания о стакан больше не требовалось. Мы понимали друг друга и без этих условных сигналов.

В одно прекрасное время мне даже показалось, будто я разглядел на толстенькой мордочке Пини подобие человеческой улыбки. А в другой раз я отчетливо услыхал, как она вместо своего обычного «пинь-пинь» не пропищала, а именно произнесла «винь-винь», словно желая выговорить мое имя. Я уже не мыслил своей жизни без Пини.

Всему хорошему рано или поздно приходит конец. Как-то, проснувшись рано утром, я узнал знакомую музыку падающей с крыш капели. Оказывается, зима этой ночью ушла из поселка на своих мягких снежных лапах далеко к Ледовитому океану.

Я с тревогой выглянул в окно. Так и есть! Сугроба на прежнем месте не было. Вместо него под окном сияла в солнечных лучах большая синяя лужа. Полный горьких предчувствий, выбежал я из дому.

Нет, Пиня не ушла вслед за зимой. Она стояла на своих коротеньких лапках посреди освободившейся от снега кочки, а вокруг нее, словно десять золотых самородков, лежали и сидели десять ее маленьких детенышей. Так вот кому носила она еду, которую я ей давал!

Пиня великодушно разрешила мне потрогать своих теплых малышей. Разрешила даже прикоснуться к своей золотистой шкурке. Но, когда я, сбегав домой за кусочком любимого ею сыра, вернулся назад, леммингов не было.

Много раз потом приходилось мне встречать леммингов в тундре. В каждом из них я пытался узнать Пиню. Но все это были другие, незнакомые мне полярные мыши.

В. Шевяков