Юный Натуралист 1980-11, страница 11

это «глубинное» село со всех концов нашей Родины. Зимой они прибывают по воздуху, а летом многие добираются по воде, так как Эльгяй лежит на берегу судоходного Вилюя, самого крупного левого притока реки Лены.

Савве, уроженцу здешних мест, конечно, великолепно известны все растения и животный мир привилюйской тайги, я же знаком с местной флорой и фауной лишь понаслышке, так как нахожусь на Вилюе впервые. Савва знает это и оттого нет-нет, да и попросит Сережу Корнилова высадить нас на берег, где покажет мне, например, как растет дикий лук, или обратит мое внимание на свежий след какого-нибудь местного зверя и подробно объяснит, чем он здесь только что был занят.

Вот и сейчас он, прекратив петь, делает Сереже знак рукой — просит причалить. Вскоре лодка, перестав грохотать мотором, вылетает носом далеко на песчаную отмель, поросшую изумрудным хвощом. И мы через минуту-другую все трое оказываемся на суше, а затем по рыжему глинистому откосу взбираемся на берег и осторожно углубляемся в тайгу.

Я спрашиваю Савву, зачем мы вышли на этот комариный берег. Он весело отвечает, что привел нас в гости к дедушке, который здесь живет, причем слово «дедушка» Савва произносит по-якутски. Я сразу же догадываюсь, что речь идет о медведе, так как в якутском языке словом «дедушка» называют не только родителя отца или матери, но и медведя. Я оглядываю округу и вижу: трава вокруг примята, а местами так прибита к земле, будто на ней взвод солдат плясал. Потом я замечаю в прах разнесенную трухлявую валежину, изрядно порушенный муравейник, содранный с гнилого пня мох и свежие копанцы под старой лиственницей. Савва объясняет, что здесь недавно трудился «дедушка», извлекая из древесной гнили вкусных личинок, а из земли сладкие коренья. Кроме этого, он вволю отведал кисленьких муравьев.

— А где же он сейчас? Почему не встречает нас? — бодрюсь я, а самому жутковато: судя по размерам звериных лап, отпечатки которых я обнаруживаю на суглинке, «дедушка» огромен и наверняка так силен, что если ему вздумается хлопнуть тебя «в порядке дружеского приветствия» по плечу, то, пожалуй, без руки останешься.

— Кто его знает, где он сейчас,— отвечает мне Савва.— За все годы, что я бывал здесь, мне довелось его видеть всего лишь раз и то издали. А вот «совесть медвежья» — всегда здесь. Вот она!

На колодине сидит на задних лапках серенький полосатый зверек. Это бурундук. «Медвежьей совестью» его прозвали сибирские охотники за то, что он своим отчаянно-жалобным писком якобы заставляет усты

диться медведя, когда тот грабит бурун-дучью кладовую. Это, конечно, охотничья байка. Бурундука, на мой взгляд, правильнее было бы назвать фурундуком, так как имя свое этот зверек получил за те печально-тоскливые звуки, какие он издает в предчувствии ненастья, особенно грозы или скорого наводнения. А звуки он издает такие: «фюр... фюру... фурун...» Словом, фурундук он, а не бурундук. Все это я высказываю ребятам и убежденно добавляю, что мне-де бурундук известен и понятен как домашняя кошка. А Савва вдруг прищуривается и спрашивает:

— А что вы скажете о черном бурундуке?

— О черном... — теряюсь я,— А разве такой есть? Рыжих я встречал, а про черного даже не слыхивал. Где же ты его видел?

— В Эльгяе. Продолжим наш путь!

И вот мы вновь несемся по лазури Вилюя меж крутых берегов золотисто-охряного цвета, отороченных поверху малахитом тайги. Несемся на север, подставив спины высокому солнцу. Лучи его жгучи и жестки, но свежий ветер, что бьет нам в лицо, смягчает их знойную силу, и нам сейчас даже прохладно. Вилюй широк, ровен и тих, а небо голубое и бездонное, в нем чертит молочную полосу чуть видимый самолет, а ниже его, под единственным облачком, медленно взмахивая крыльями, куда-то держат путь два беломраморных гуся.

Сережа вдруг снижает скорость и направляет лодку к высокому правому берегу, где виден деревянный причал.

— Эльгяй. Прибыли!..

От причала быстро поднимаемся по крутой каменистой осыпи на самый верх берега и тотчас оказываемся в поселке и одновременно в лесу, потому что разноцветные избы Эльгяя прячутся средь бесчисленных елей, рябин и лиственниц.

— Это центральная усадьба совхоза «Эльгяйский», награжденного за успехи в труде орденом Ленина,— сообщает мне Савва.— Здесь живут животноводы, охотники и те, к кому мы как раз и приехали.

Идем переулками по деревянным тротуарам мимо бревенчатых изб, в тени которых купаются в песке полусонные куры. На завалинках нежатся под солнцем пушистые сибирские кошки. Где-то визжит поросенок. А из подворотен то здесь, то там звонко тявкают развеселые лайки. В окнах изб краснеют в горшках цветы душистой герани. Огибаем здание средней школы имени П. X. Староватова и оказываемся перед длинным деревянным домом. У входа в него стоит в окружении ребят интеллигентный старичок с доброжелательным взглядом умных карих глаз.

— Это как раз они самые — чародеи,— весело шепчет мне Савва, кивая на ребят.—

2 «Юный натуралист» № 11