Юный Натуралист 1987-05, страница 45

43

ЛЮДИ И ЗВЕРИ

В начале весны сорок пятого наш полк освободил небольшой польский город. Мы так стремительно нанесли удар, что фашисты не успели взорвать крупные жилые кварталы и заводы. Но печать войны лежала на всем: здания, разрушенные во время бомбежек, холодные, безлюдные улицы. Тротуары, засыпанные битым стеклом и кирпичом, осколками гранат и снарядов, гильзами.

Мы с товарищем обходили большой парк, летом, наверное, очень красивый, а теперь неуютный, с голыми почерневшими деревьями. Из-под земли, из сотен землянок выглядывали и выползали люди, смотрели на нас сначала с опаской, потом радостно.

В середине парка на большой круглой площадке мы обнаружили остатки зверинца. Многие клетки были пусты, с раскрытыми, а то и выломанными дверцами. Но в некоторых среди грязи неподвижно лежали звери и птицы, которые еле-еле обнаруживали признаки жизни. Около одной, самой большой клетки мы невольно задержались. В ней находилось семейство львов.

Хозяин семьи лежал в глубине клетки, уткнувшись головой в угол, ко всему равнодушный. Был он стар, тощ, с плешивыми боками и изуродованным хвостом. Скатавшаяся грязная грива засохла и на концах свисала сосульками. Всем своим видом зверь вызывал жалость и сострадание.

Посредине клетки в непринужденной позе лежала львица. Вытянув вперед лапы и вскинув голову, она наблюдала за играющими детьми. Нас львица даже не удостоила взгляда.

Трое львят забавно кувыркались по полу. Детская радость била в них ключом.

Они были такие чистенькие, что так и хотелось потрогать их золотистую шерстку.

Мы несколько минут стояли перед клеткой, но по-прежнему никто из ее обитателей не удостоил нас взглядом.

Я люблю животных и готов часами наблюдать за их повадками. Поэтому товарищу несколько раз пришлось повторить: «Ну пошли, пора в часть».

Мы уже направились было к выходу, но тут увидели служителя (оказывается, за зверями еще ухаживали!), маленького пожилого мужчину, который нес в корзине громадный кусок мяса. Мы сразу забыли о своей занятости и стали наблюдать.

Мужчина поставил корзину на площадочку перед дверцей, приоткрыл ее, вывалил содержимое корзины вовнутрь клетки и сразу прихлопнул дверь.

Львята вмиг оставили свою игру и овладели куском (это была конская нога). Они вцепились в нее зубами и когтями, рычали и отни

мали друг у друга добычу. В их глазах, за минуту до этого наивных и добрых, теперь сверкал злой огонь. Что же, ничего удивительного: зверята есть зверята... Но почему лев и львица не трогаются с места, не используют права сильного и не присваивают добычу? Разве они сыты?

Вдруг лев повернул к нам голову, и мы увидели его глаза. В них не было алчности. В них даже не было злобы — они выражали страдание и муку. Тело его, словно в ознобе, вздрагивало. Он только на миг взглянул на нас — это был мудрый и грустный взгляд, и — как будто устыдясь своей слабости, отвернулся, опустив голову на вытянутые лапы.

Львица же с меньшим самообладанием переносила этот мучительный родительский долг. Она встала на ноги и не сводила глаз с конской ноги, которую терзали львята. И только когда они насытились и, облизываясь, разбрелись по углам, она приступила к обеду. Сначала подобрала куски, которые несмышленыши растаскали, разбросали по клетке, потом немного погрызла кость, на которой лишь чуть-чуть осталось мяса, и отошла в сторону. И только тогда встал лев, медленно и тяжело добрел до своей порции и принялся за скудную трапезу.

Мы не могли отвести глаз от клетки.

В свою часть возвращались молчаливые, словно оглушенные. И, видимо, думали об одном и том же, потому что мой товарищ вдруг сказал:

— Послушай! Ведь фашист — человек, а как зверски грабит и убивает. Не щадит никого: ни ребенка, ни больного... А тут — звери! Сколько в них родительской чуткости, благородства, мужества, «человечности»!

Г. КОРОБКОВ

И НЕ БЫЛО ЛУЧШЕ КОНЯ...

Жеребца к нам привели из соседней деревни. Привязанный у конюшни, он мотал головой, бешено ржал и метался, завидя других лошадей. Наверное, ему хотелось с ними подраться, да коновязь не пускала. Рассевшись на жердях загона, мы, ребятишки, с восторгом наблюдали за новым конем. Он был огромен, раза в полтора крупнее других колхозных лошадей. Высокий, стройный, с выгнутой коромыслом шеей, жеребец вызывал в нас восхищение, но не было пока смельчака, который бы перелез изгородь и приблизился к нему.

Допоздна мы просидели на жердях, а когда следующим утром, едва хватив на завтрак молока с хлебом, прибежали к конюшне, увидели жеребца впряженным в новые лакированные дрожки на рессорах, неизвестно откуда вдруг взявшиеся в колхозе. На коне была так