Юный Натуралист 1987-05, страница 48

46

ло людям, но и деревья — покалеченные и израненные — взывали о помощи.

Как символ Победы и большой любви, которая оказалась сильнее всех бед, стоит двуглавая серебристая ель у оранжереи Ростовского ботанического сада, радуя и восхищая взор любого человека, поражая пышностью и великолепием раскидистой, но строгой кроны с множеством оттенков, сливающихся в общий голубовато-седеющий тон.

Но ее могло и не быть, вернее, по всем представлениям и не должно быть, если бы...

Беда произошла в канун 1943 года. Немецкий гарнизон, располагавшийся в одной из чудом уцелевших школ в Железнодорожном районе города Ростова-на-Дону, готовился к празднованию Нового года. Двое офицеров и трое солдат, изрядно выпивших, направились в ботанический сад за зеленой представительницей праздника. Их внимание привлекли две красавицы — американские серебристые ели — редкость по тем временам даже для Западной Европы. Без раздумий, с радостными восклицаниями, фашисты обступили ее, и пила со звоном вонзилась в молодое тело четырехметровой елочки. И через считанные секунды ствол рухнул, пружиня и покачиваясь на своих руках-ветвях.

В это же время из конторы вышел директор — Никифор Филиппович Ветер. А фашисты, не обращая на него внимания, направились ко второй ели. Никифор Филиппович преградил им путь: «Не позволю! Не дам! Как смеете? Реликвию!» Удар скосил его, но он тут же поднялся. Лицо было в крови, взъерошенные волосы, казалось, встали дыбом, яростно застыли глаза. Это озадачило фашистов. Увидев непреклонную волю и ощутив непроизвольный страх, они остановились. Потом кто-то из них резко вскрикнул и стал расстегивать кобуру пистолета.

Выручила, наверно, случайность. Круто подкатила машина комендатуры, и лающий голос как бы единой скороговоркой несколько раз прокричал: «Садовника, директора к герр коменданту! Срочно, срочно!» Домашние были в тревоге: но все обошлось, его отпустили.

Придя домой, Никифор Филиппович долго не мог успокоиться, а ночью, в запретный комендантский час пошел к месту, где совсем недавно красовалась елочка. Слава богу, вторая осталась жива, что-то все же их удержало. Но неужто и этой погибнуть? Нет, этому не бывать. Надо что-то предпринимать. Заметил — за спилом осталась хилая, но еще живая ветвь. Рядом заметил вторую веточку, втоптанную в снег.

На следующий день Никифор долго что-то сверлил, прилаживал и наконец вбил кол, к которому были привязаны две приствольные веточки.

Прошло более сорока лет. Ветви-подружки неузнаваемо изменились. Они, конечно, помнят того человека, его удивительные руки, заменившие сказочную живую воду и даровав

шие дереву вторую жизнь. Немало Никифор Филиппович посадил за свою жизнь лесов, парков и садов на Украине, Кубани, Дону. Но символом его любви к живому останется эта возрожденная красавица ель, стремящаяся двумя вершинами ввысь, к солнцу, к небу, к миру.

И. ВЕТЕР

ЖАНЯ

В разгар жаркого лета я шел по тропинке вдоль речки, протекающей по зеленой зоне пригорода. Берега ее обрамляли ива, ольха и мелкий березняк. Пойма обильно поросла осокой и хвощом. Над заводями летали стрекозы, а по неподвижной водной глади на длинных ножках скользили водяные паучки. В сапфировом небе не было ни одного пятнышка облаков. Тихий ветерок чуть шелестел листьями осин.

Вдруг громкие крики привлекли мое внимание:

— Жаба, бей ее!

Оглядевшись, я увидел группу мальчишек, прыгающих возле небольшого водоема и размахивающих палками. Когда я подбежал к ним, воинствующая ватага, склонившись над кустом, что-то выискивала в высокой траве.

— Гадость какая! — сказал один из них, переворачивая палкой еще шевелящуюся жабу.

— Что это? — тихо, но строго спросил я ребят.

— Да вот, жабу убили! — ответили они вразнобой.

Я увидел их удивление и брезгливые гримасы, когда, взяв жабу руками, положил в свою соломенную шляпу.

Дома я получил позволение подержать жабу в своей комнате несколько дней, пока она не поправится от побоев жестоких мальчишек.

— Можешь держать ее только в своей комнате,— категорично заявила мама, не разделявшая моих чувств к покалеченному животному.

— Мамочка, ты ее вообще не увидишь: она ведет ночной образ жизни.

Как только я выпустил жабу из рук, она уползла под письменный стол, а потом под диван, в темноту. Налив в тарелку воды, поставил ее возле дивана и вышел из комнаты. Вечером вода осталась нетронутой. Я налил свежей и лег спать на диване. Ночью слышал какие-то легкие шлепки, но не вставал и не зажигал света. Утром вода в тарелке убавилась. Так продолжалось неделю. И вот однажды днем, когда я сидел за письменным столом, послышался шорох. Я скосил глаза в сторону и увидел, что жаба сидит посреди комнаты и, тяжело раздувая бока, смотрит на меня.