Костёр 1967-10, страница 9

Лес карабкался вокруг по сопкам: он подходил к самой реке, цеплялся корнями за валуны и заглядывал в речные водовороты.

И солнце не хотело спать — день и ночь кружилось оно над рекой и сопками, поднимаясь и опускаясь, заливая все своим светом. Днем еще были тени — от камней, от травы, от деревьев, — а ночью не было даже теней. Казалось, все светится: земля, камни, деревья, вода, воздух, не говоря уже о солнце, луне и звездах — луна и звезды тоже были видны,

когда солнце снимало золотой венец и отдыхало, опустившись к сопкам.

Иногда мне даже казалось, что в небе горят четыре солнца. Объяснить это трудно, но это было именно так: когда я смотрел на небо, я видел только одно солнце, но когда я закрывал глаза или когда не смотрел на солнце, а просто думал о нем, у меня было такое впечатление, что в небе горят четыре солнца!

Все это было удивительно.

Удивительно было также, что дядя вернулся из Испании, с гражданской войны, целым и невредимым. Правда, он был ранен — но это не в счет, как говорил сам дядя. После Испании он взял длительный отпуск, и мы сразу приехали сюда.

Я жил здесь всего третий день — здесь, на Севере, на Кольском полуострове, на реке Ниве, — а впечатлений у меня было столько, что я был как бы не в себе. Так сказал дядя. Сам-то он был в себе, он всегда был в себе, да и был он здесь не первый раз.

Зато Чанг тоже был не в себе: он день и ночь носился с лаем по берегу. Он был возбужден до крайности. Я тоже. Дядя сказал, что это от солнца. Хотя на дядю солнце не влияло: он был спокоен, как всегда.

Все эти три дня дядя учил меня закидывать нахлыст — пятиметровую удочку для ловли на искусственную мушку. Мне хотелось сразу закинуть свой нахлыст в реку, но дядя не разрешал. Я должен был сначала научиться обращению с нахлыстом. Я должен был научиться так забрасывать свою снасть, чтобы не зацепляться леской за деревья и попадать точно в цель. А это не просто.

Я стоял на высоком камне, а в двадцати

метрах от меня дядя расстелил на траве носовой платок, и я должен был попасть красной тряпочкой, привязанной к концу лески, в этот платок. Сначала леска у меня все время путалась, я зацеплял за деревья, кусты, траву, я попадал куда угодно, только не в этот платок. Наконец сегодня я добился успеха — я стал попадать точно в платок! Дядя сказал, что у меня талант: я научился этому очень быстро. Не то что некоторые.

Зато я порядочно измотался: у меня болели руки и спина. И немножко кружилась голова. Но это все чепуха, потому что завтра все начнется: я буду ловить форель, а дядя семгу. Но это завтра, все самое лучшее почти всегда начинается завтра, а сейчас мы отдыхали вокруг костра, сидя на камнях, поросших мхом: дядя, Чанг и я.

Низко над лесом горело красное солнце,, а повыше — бледная луна, а еще повыше — три бледных звездочки, а прямо перед нами горел костер, тоже совсем бледный, такой бледный, что сквозь пламя видны были пенистая река и лес на другом берегу. В ушах все время стоял рев реки, не умолкавший ни на секунду.

— Полночь, — сказал дядя, взглянув на часы.

— Я так устал, — сказал я. — А спать не

могу.

Чанг смотрел на солнце, вывалив язык и оскалив клыки: он тоже устал.

— Доннерветтер! — засмеялся дядя. — Это не удивительно! Здесь, за полярным кругом, летом почти не спят. Так влияет незаходящее солнце. Отсыпаются зимой, когда ночь длится шесть месяцев. Я знал, что так будет — ты не сможешь спать, — и вот что придумал: я буду рассказывать тебе у костра разные истории...

Дядя подкинул в костер несколько можжевеловых сучьев: когда они горят, они распространяют замечательный запах. Дядя сказал, что так пахнут самые лучшие французские духи. Вот какой это запах!

Потом дядя закурил свою трубку.

— Слушай первую историю, — сказал он,— она называется...

М А X А О И

Жил-был один маленький мальчик, совсем-совсем маленький, и был он хилым и слабым, но на роду ему было написано стать Неистребимым!

— Как «на роду написано»? — перебил я.— Когда он родился, на нем что-то было написано?

— Ничего на нем не было написано! — сказал дядя. — Это надо понимать в переносном смысле. А вообще-то каждому что-нибудь написано на роду...

— И мне тоже?

— И тебе тоже.

— А что мне написано?

7