Костёр 1972-04, страница 20

нас, конечно, близко к середине, но не в самой середине. В самой середине круга всегда были я и мама! Только я и мама!

А Гизи сказала, что она никогда не видела моря. У них в Германии тоже есть море, и туда можно поехать, но это стоит очень дорого, туда ездят только богатые, а ее папа рабочий, и мама у нее тоже рабочая, она работала на швейной фабрике, а потом Гизин папа стал безработным — куда уж тут ехать на море! Для этого надо слишком много денег. И поэтому она никогда не видела моря. И на даче она никогда не была. Она все время жила в городе, и родилась в городе, в Берлине, никуда не выезжала. Вот только первый раз приехала в СССР. И то это им МОПР помог. Если б не МОПР, они бы с мамой не приехали, у них не хватило бы денег. А я спросил ее, кто такой этот МОПР? Что это — такой богатый человек, да? И Гизи рассмеялась. Оказывается, что это вовсе не человек, этот МОПР, хоть он и богатый, — это много людей, целые тысячи, даже миллионы, потому что это такая организация — МОПР — это Международная Организация Помощи Революционерам. Вот что это такое! Все члены этой организации собирают деньги в одну общую кассу, кто сколько может, Гизины мама и папа тоже члены МОПРа, они тоже платят туда деньги, но совсем немножко, копейки, то есть пфенниги, потому что у них в Германии не копейки, а пфенниги, и на эти пфенниги они и приехали в СССР. То есть не на эти самые пфенниги, которые они отдали в МОПР, а на много пфеннигов, и копеек, и пенсов, и других иностранных денег, которые собирали члены МОПРа. Все это Гизи мне интересно рассказала.

А я опять рассказал ей про горизонт. Я сказал, что на даче тоже можно видеть круг горизонта, особенно а чистом поле. «Ты хочешь видеть горизонт в чистом поле?»— спросил я Гизи. И она сказала, что хочет. Тогда я сказал, что скажу маме, и отцу скажу, и ее обязательно возьмут, и никаких денег платить не надо, никаких пфеннигов, просто мы ее пригласим, и все! И Гизи сказала: «Dankel» Это значит: «Спасибо!»

У Гизи была лопата в руках, она шла, подбрасывая лопатой снег, и вдруг сказала:

— Wollen wir ein Haus bauen, — то есть: «Давай строить дом».

— Давай! — сказал я, побежал домой и принес лопату. И мы стали строить из снега дом. Снегу было много, сыпал снег, и повсюду во дворе лежал слой снега, а по краям еще и стояли сугробы.

Липкий снег, это хорошо. Из него можно высокую башню построить, и она не развалится.

Но мы строили не башню. Мы строили такой эскимосский дом, в котором на севере эскимосы живут, я в книге видел. В таком доме даже тепло, даром что он из снега! Гизи тоже слышала про эскимосские дома. Оказывается, эскимосы в Германии известны.

Гизи сказала, что мы будем два эскимоса: муж и жена. Только это секрет. Чтоб никто не знал. И я согласился. Мы стали быстро строить. Работы хватало! Гизи делала стены и крышу, а я в сугроб вкапывался. Чтоб можно было влезть. А то что это за дом, если в него нельзя влезть.

Ляпкин-маленький слез со своих лыж, взял их под мышку и подошел к нам — смотреть, как мы строим. Он смотрел и сопел.

— Я тоже хочу делать дом, — сказал вдруг Ляпкин.

— Ты не сможешь! — возразил я. — И у тебя лопаты нет!

— Я буду лыжей копать!

— Не сможешь ты лыжей копать! — и Ляпкин стал совсем грустный.

Я объяснил Гизи, чего он хочет, и Гизи сказала «пусть». Пусть он будет наш сын. И копает с нами. У эскимосов дети всегда с родителями копают.

Я не очень хотел, чтоб он был наш сын, но уж ладно. Раз Гизи так хочет.

— Ты хочешь быть наш сын? — спросил я. — Тогда будешь копать!

— Хочу! — повеселел Ляпкин.

— Ты должен ее звать «мутти», а меня «фати» — это по-немецки, — сказал я. — Потому что мы твои мать и отец!

— Ладно, — сказал Ляпкин.

— Скажи: «Ладно, фати!»

— Ладно, фати! — сказал Ляпкин.

И я ему дал свою лопату, чтобы он снег отгребал. Сам я лыжей вкапывался внутрь дома. А Гизи стала окна прокапывать. Работа у нас пошла быстро. Замечательно пошла работа! Только кончилась она не замечательно, вот что. Но это все сын был виноват. Недаром я не хотел его в сыновья брать.

Скоро дом был готов. Круглый дом с двумя окнами. И с трубой! Трубу, конечно, я сделал. А Гизи сделала окна. А Ляпкин снег отгребал, а потом стены обтесывал. А потом мы с Гизи туда залезли. А для Ляпкина места не хватило. Но ведь это не страшно, правда? Сын ведь может и на улице погулять. Ему полезно. Я ему так и сказал. Я сказал, что завтра мы дом расширим и тогда он сможет в нем сидеть, сколько хочет. А он хотел сейчас залезть в дом.

— И я хочу сейчас залезть! — сказал он.

— Ты же сын и должен слушаться родителей! — сказал я.

— Я хочу в дом! — захныкал Ляпкин.

— Скажи: фати и мутти, я хочу домой!

— Фати и мутти, я хочу домой! — захныкал Ляпкин.

— Погуляй немножко, сынок! — сказал я. — Тебе полезно воздухом подышать!

— Я не хочу дышать! — топнул ногой Ляпкин. — Хочу в дом! — и заплакал.

— Eh! Er ist ja mit einer Trane in Knopfloch! — сказала Гизи.

Это значит: «Он со слезой в петлице». Так говорят про человека, который сразу плачет.

— Ну, ладно, ребеночек! — сказал я, вылезая. —Иди, посиди немножко!

— Я не ребеночек! — сказал Ляпкин.

Он залез в дом и надулся, упершись головой в стен-ку.

— Ты не упирайся в стенку-то! — сказал я. А он еще больше уперся.

— Что ты за сын такой непослушный! — сказал я. — Сломаешь стенку! Говорят тебе: нагнись!

— Я не сын! — сказал Ляпкин. — И стенка моя! Я делал стенку!

— Как твоя? Это мы вместе делали, значит, общая!

— Нет, моя! — крикнул Ляпкин. Он так уперся головой в стенку, что она рухнула! Весь дом рухнул! Ляпкин выскочил из сугроба весь в снегу и сразу побежал прочь. Побоялся, что я его стукну.

Я помог Гизи выбраться и отряхнул с нее снег. Ну, скажите: разве можно такого человека, как Ляпкин, в сыновья брать? Разве он может быть настоящим сыном? Не может! Мелкий собственник он, а не сын! Вот что! И я отшвырнул ногой его лыжу.

Четвертое письмо Воровскому

Я опять написал Воровскому. Потому что у нас был дома очень важный разговор. Об этом обязательно надо было написать Воровскому. Вот я ему и написал:

«Дорогой товарищ Воровский! Я должен тебе сказать, что скоро будет социализм. Социализм — это наша будущая жизнь. Так мне Вовка объяснил. Жалко, что ты умер и не сможешь в ней жить. Это будет очень хорошая жизнь. Все будут грамотные. И сытые — никаких карточек не будет. В магазинах будет всего полно — бери, сколько хочешь. И мяса, и масла, и конфет, и пирожных. Но это не главное. Главное, что все будут

18