Костёр 1972-12, страница 55

ком, которого втащил в свинарник к Заморышу. Потом он пошел к отцу.

— Теперь в свинарнике два поросенка, — сказал он. — Можешь заколоть одного, но смотри не ошибись.

Эмиля распирало от бешенства, которое иногда находило на него, и он даже забыл о том, как говорит с отцом. Ведь ужасно выкупить жизнь Заморыша, убив другого несчастного поросенка. Но Эмиль не видел лучшего выхода. Иначе отец, который не признает поросенка для забавы, не оставит Заморыша в покое.

Два дня Эмиль не заглядывал в свинарник, предоставив Лине носить еду обоим поросятам. На третий день он проснулся в кромешной тьме и услыхал страшный поросячий визг. Поросенок визжал громко и пронзительно, точно его режут, потом внезапно настала тишина. Эмиль подышал на заиндевевшее стекло, так что образовался глазок, и стал смотреть во двор. Он увидел. что возле свинарника горит фонарь и движутся темные тени. Он понял, что поросенок уже мертв, а Лина собирает кровь. Потом Альфред с папой ошпарят кипятком и разделают тушу. Затем явится Креса-Майя и вместе с Линой они будут мыть и полоскать в пивоварне поросячьи кишки. Настал конец бастефалль-скому поросенку, которого купил Эмиль!

«Вот тебе и «Заколю я поросенка, он визжать начнет от боли», — пробормотал Эмиль. Он снова забрался в кровать и долго плакал.

Но так уж устроен человек, что он свои огорчения забывает. Сидя в полдень в свинарнике и почесывая Заморыша, Эмиль задумчиво сказал:

— Ты жив, Заморыш! Вот как по-разному бывает на свете! Ну, да ты жив!..

Эмиль хотел забыть бастефалльского поросенка. И когда назавтра Креса-Майя с Линой сидели на кухне и не покладая рук очищали от жира кости, а мама Эмиля хлопотала над рождественским окороком и укладывала его в специальный рассол, Лина пела «Веет хладом, хладом с моря», а Креса-Майя рассказывала о привидениях на пасторском чердаке, у которых нет головы, Эмиль уже блаженствовал. Он больше не думал о бастефалльском поросенке, а только о том, что скоро рождество, и о том, как хорошо, что наконец-то по-настоящему выпал снег.

— Вот и снежок, — сказала маленькая Ида, потому что так говорят в Смоланде, когда идет густой снег.

А снег, в самом деле, шел. День клонился к вечеру, снегопад все усиливался и усиливался, потом задул ветер и поднялась такая метель, что, выглянув за дверь, с трудом можно было разглядеть скотный двор.

— Похоже, быть буре, — сказала Креса-Майя. — Как я домой-то попаду?

— Останешься ночевать, — успокоила ее мама Эмиля. — Можешь спать вместе с Линой в кухне на диване.

— Да, но будь добра, лежи тихонько, потому что я боюсь щекотки, — попросила Лина старушку.

За ужином Альфред пожаловался на свой палец.

— Болит! — сказал он.

Мама Эмиля размотала тряпицу, чтобы посмотреть, что с пальцем и почему он не зажил.

Зрелище, которое представилось ее глазам, было не из приятных: рана не затянулась, палец покраснел, нагноился и распух. А от пальца к запястью шли короткие красные полоски.

У Кресы-Майи загорелись глаза.

— Заражение крови, — сказала она. — Опасное дело.

Мама Эмиля принесла бутылку и наложила повязку, смоченную сулемой, на руку Альфреда.

— Если до утра не станет легче, лучше тебе съездить к доктору в Марианнелунд, — сказала она.

Никто не припомнит такого снегопада и такой

бури, какие бушевали в ту ночь над Смоландом. И когда наутро обитатели Катхульте проснулись, весь хутор, казалось, утопал в огромном мягком белом сугробе. А буря не утихала. Шел снег, и дул ветер, так что на двор носа не высунешь. В трубе завывал ветер — у-у! Никто никогда ничего подобного не видывал.

— Придется Альфреду целый день снег сгребать, — сказала Лина. — Хотя он может этого и не делать, все равно зря.

Альфред не убирал снег в тот цень. Его место за кухонным столом за завтраком пустовало, и о нем не было ни слуху ни духу. Эмиль забеспокоился. Надев шапочку и накинув пальтишко, он разгреб снег у кухонных дверей и быстро проложил себе дорогу к людской, которая находилась бок о бок со столяркой.

Лина увидела Эмиля через кухонное окно и приветливо кивнула головой.

— Умно, что Эмиль убрал снег, — сказала она, — теперь он может быстро добежать в столярку. Ведь никто не знает, когда она ему понадобится.

Глупая Лина, она не понимала, что Эмиль пробирался к Альфреду.

В людской было холодно, Альфред не затопил печь. Он лежал на своем диванчике и не хотел вставать. Есть он тоже не хотел. Он вроде не голоден. Тут Эмиль еще больше забеспокоился. Уж если Альфред не хотел есть, значит, стряслось что-то серьезное.

Эмиль принес дров и затопил печь, а потом побежал за мамой. Она тут же пришла; собственно говоря, пришли все — и папа Эмиля, и Лина, и Креса-Майя, и маленькая Ида, потому что теперь все они всполошились.

Бедный Альфред, он лежал и только моргал глазами. Он был горячий, как камин, а все равно его знобило. Красные полосы на руке продвинулись далеко к подмышкам, страшно было смотреть.

Креса-Майя озабоченно покачала головой.

— Как дойдут они до сердца, эти полоски, тогда конец, тогда он помрет.

— Тише, — приказала мама Эмиля, но не так-то легко было утихомирить Кресу-Майю. Она знала, по меньшей мере, полдюжины людей в одном только Лённе-бергском приходе, которые померли от заражения крови, и добросовестно их всех перечислила.

— Но это вовсе не значит, что мы не должны пытаться исцелить Альфреда, — добавила она.

Она думала, что Альфреду полегчает, если взять клок его волос и лоскут рубахи и зарыть это все в полночь к северу от дома, а потом прочитать какое-нибудь хорошее заклинание. Она знала одно такое: «Тьфу и еще раз тьфу, пришло от сатаны — к сатане уйди, так оно и будет, тьфу и еще раз тьфу!»

Но папа Эмиля сказал, что вполне достаточно того заклинания, вернее ругательства, которое произнес Альфред, когда порезал большой палец. И если Кресе-Майе нужно что-нибудь зарывать к северу от дома в такую погоду, среди ночи, то пусть она делает это сама.

Креса-Майя зловеще покачала головой.

— Да, уж будь что будет, ох-ох-ох!

Эмиль пришел в бешенство.

— Что это за бабье хныканье! Альфред скоро поправится, понятно тебе?

Тут Креса-Майя пошла на попятный.

53