Костёр 1972-12, страница 56

— Ну да, миленький Эмиль, поправится он, конечно, поправится!

И она похлопала Альфреда по плечу.

— Конечно, ты поправишься, Альфред, уж я-то знаю!

Но тут же взглянув на дверь людской, она пробормотала про себя:

— Хотя непонятно, как они смогут протащить гроб через такую узкую дверь!

Услыхав это, Эмиль заплакал. В страхе он схватил отца за рукав пальто.

— Мы должны отвезти Альфреда к доктору в Ма-рианнелунд.

Тут мама и папа как-то чудно поглядели друг на друга. Ни за что на свете нельзя было попасть сегодня в Марианнелунд, это они знали. Да, они были совершенно беспомощны, но тяжело было признаться в этом Эмилю, когда он стоял рядом с ними такой убитый. Ведь и папе с мамой всячески хотелось помочь Альфреду, да только они не знали, как им подступиться, и что ответить Эмилю, тоже не знали. Папа, не вымолвив ни слова, убрался из людской. Но Эмиль не сдавался. Куда бы ни шел отец, он следовал за ним по пятам: плакал, кричал, грозил, а потом принялся дерзить. И подумать только, отец не сердился, а лишь тихо говорил:

— Ничего не выйдет, Эмиль, ты же знаешь, что ничего не выйдет!

Лина ревела на кухне во весь голос, причитая:

— А я-то думала, что к весне мы поженимся, а теперь прости-прощай свадьба, помрет теперь мой Альфред! И останусь я вековать с четырьмя простынями и целой дюжиной полотенец, хорошенькое дело!

Эмиль наконец понял, что помощи ждать неоткуда. Тогда он пошел назад в людскую. Он просидел с Альфредом целый день, это был самый длинный день в жизни Эмиля. Альфред лежал и только моргал глазами. Иногда он поднимал веки и говорил:

— А, ты тут, Эмиль.

Эмиль смотрел, как за окошком бушует метель, и ненавидел ее так горячо, что erq. ненависть могла бы растопить снега во всей Лённеберге и во всем Смо-ланде. «Видимо, засыплет снегом весь мир», — думал Эмиль, поскольку снег все падал и падал.

Зимние дни коротки даже для того, кто просто сидит и ждет, как Эмиль. Вскоре начало смеркаться, а потом и совсем стемнело.

— А, ты тут, Эмиль, — снова сказал Альфред, но ему все труднее было говорить.

Мама Эмиля принесла мясной бульон и заставила Эмиля поесть. Она пыталась накормить и Альфреда, но он не хотел есть. Вздохнув, мама ушла.

Поздним вечером пришла Лина с наказом от мамы: Эмилю пора ложиться спать. И как только могло такое прийти в голову!

— Я буду спать на полу рядом с Альфредом, — заявил Эмиль.

Так он и сделал.

Он приволок себе старый матрас и лошадиную попону, — больше ему ничего было не нужно. Он вообще не мог спать. Он лежал без сна и смотрел, как угли опадают в печи, и слушал, как тикает будильник, и как порывисто дышит, а порой и стонет Альфред.

Видимо, время от времени Эмиль впадал в дремоту, но всякий раз, вздрогнув, просыпался. Душу его жгло горе. Проходила ночь, и он все острее чувствовал, как все неладно: скоро будет уже слишком поздно, навеки поздно что-либо изменить.

И вот когда часы показали четыре утра, Эмиль понял, что ему надо делать. Он отвезет Альфреда к доктору в Марианнелунд, или пусть и он сам и Альфред погибнут в дороге.

— Нечего тебе лежать тут в постели и умирать, Альфред, нечего!

Он не произнес это вслух, он только подумал. И тут же принялся за дело. Главное — уехать, прежде чем кто-нибудь проснется и ему помешает. В запасе у него был час до того времени, когда поднимется Лина доить коров. За этот час все и надо провернуть.

Никто не знает, чем занимался и как надрывался в тот час Эмиль. Надо было выкатить из сарая сани, вывести из конюшни и запрячь Лукаса. Альфреда надо было вытащить из кровати и отвести к саням. Последнее было самым трудным. Бедняга Альфред ковылял, тяжело навалившись на Эмиля. А когда ему наконец удалось добрести до саней, он упал головой вниз на овчины, да и остался лежать, словно уже был мертв.

Эмиль укутал Альфреда так, что торчал только кончик носа, сам уселся на козлы, натянул вожжи и стал понукать Лукаса: пора было трогаться в путь. Но Лукас повернул голову и недоверчиво взглянул на Эмиля. Ведь это же неслыханно дурацкая попытка — пуститься в путь в такую метель, неужто Эмиль этого не понимает?

— Теперь решаю я, — сказал Эмиль, — а потом все будет зависеть от тебя, Лукас.

В кухне зажегся свет, значит, Лина уже встала. В последнюю минуту Эмиль с лошадью и санями прорвался сквозь катхультские ворота и сквозь снег и ветер выехал на проселочную дорогу.

Ой, какая бушевала буря! Снег облеплял уши и забивал глаза, так что Эмиль ничего не видел, а ему

хотелось, по крайней мере, различать дорогу. Он вытирал лицо рукавицей, но по-прежнему не видел дороги, хотя к саням были прикреплены два фонаря. Нет дороги. Только снег. Но Лукас множество раз бывал в Марианнелунде. И может, в глубине своей лошадиной Памяти он примерно знал, куда эта дорога ведет. А Лукас был жилист и вынослив, с такой лошадью в самом деле можно пускаться в путь и в метель. С трудом он перетаскивал сани через сугробы. Ехали они медленно, делая сильные рывки всякий раз, когда сани натыкались на какую-нибудь преграду; но все же мало-помалу они продвигались по направлению к Марианнелунду. Частенько Эмилю приходилось соскакивать на дорогу и разгребать снег.

— Становишься сильным, если это необходимо, — объяснил он Лукасу.

И действительно Эмиль стал сильнее, и действительно первые полмили дело спорилось, но потом стало трудно; да, потом стало просто ужасно трудно. Эмиль устал, лопата стала страшно тяжелой, и он не мог больше как следует разгребать снег. Он закоченел, в сапоги его набился онег, пальцы ныли от холода, да и уши тоже, несмотря на шерстяную шаль, которую он повязал поверх шапки, чтобы не отморозить уши. Все это

54