Костёр 1975-01, страница 46

...На следующий день уже в более разумное время, а именно, после обеда, Гена навестил Четверкина дома. Хозяин встретил гостя на крыльце.

— Этот дом закреплен за мной постановлением Петроградского Совета в 1918 году, — пояснил он и пропустил мальчика вперед.

Два тигра, изготовившихся к прыжку, бронзовая статуя Дон-Кихота, фарфоровый китайский мандарин, кондор, несущий в когтях модель биплана, и прочие любопытные вещи встретили Гену еще в прихожей.

— Я чудак, — сказал Юрий Игнатьевич с улыбкой, подкупающей своей простотой. — Вначале я был романтик, потом д'Артаньян и немного авантюрист, потом я стал летчиком, а потом уже летчиком-солдатом, а потом... потом я стал чудаком. Да, Геннадий, ваш покорный слуга — настоящий чудак, но я ничуть этого не стыжусь. Я горжусь тем, что доживаю свои дни в образе старого чудака, а впрочем, я вовсе и не доживаю свои дни, я просто себе чудачу свои дни, как и раньше чудачил, и считаю, монсиньор, что на чудачестве свет стоит. Извините...

Слегка взволнованный этой тирадой старик взял Гену под руку и ввел в комнату, весьма обширную комнату, скорее даже зал. Здесь под лепным потолком висели модели самолетов, а на стенах красовались старинные деревянные пропеллеры. Здесь по углам, словно ценнейшие скульптуры, стояли детали авиационных моторов разных времен, и здесь было множество фотографий.

Гена увидел юношу Четверкина со счастливым, просто зажмуренным от счастья лицом на пилотском сидении «фармана». Затем он увидел мужчину Четверкина в форме офицера старой армии на прогулочном балкончике первого в мире многомоторного бомбардировщика «Русский витязь». Затем он увидел Четверкина с красной звездочкой на фуражке и с двумя маузерами на боках. Потом он увидел Четверкина сначала с кубиками, потом с ромбиками и далее со шпалами в петлицах и, наконец, пожилого уже Четверкина в простом черном свитере. «Анадырь — мыс Дежнева — остров Врангеля» было написано чем-то красным по синему фону и мелко добавлено: «Юрка, не забывай!»

— Этапы большого пути, — смущенно сказал хозяин квартиры.

Повсюду на снимках были самолеты. Сначала древние, потом пожилые, потом уже почти современные. Самолеты на снимках все молодели, а человек старел.

Мальчик увидел на фотоснимках рядом с Четверкиным множество знакомых ему по истории авиации людей — здесь были и Уточкин, и Ефимов, и Васильев, и Сикорский, и Туполев, и Чкалов, и Водопьянов... «Пожалуй, не хватит и недели, чтобы осмотреть все сокровища этого дома», — подумал Гена.

Четверкин сделал несколько нервных шагов по потрескивающему паркету, снял со стены огромную трубку, на чубуке которой была изображена старая Голландия, и затянулся. Трубка тут же задымила, как будто в ней тлел вечный уголек из доколумбовой Америки. Как следует откашлявшись, Четверкин вынырнул

из дыма уже другим — молодым и лукавым со своими детскими глазами-любопытами.

— Вы знаете, дружище Гена... — старик сразу и охотно перенял манеру обращения, принятую в стратофонтовском семействе. — Вы знаете, дружище мой мальчик, я весь остаток ночи просидел над радиограммой, о которой вы вчера рассказали, и пришел к некоторым, да-да, выводам!

Юрий Игнатьевич раскатал на шатком изящном столике лист ватмана и укрепил его по углам четырьмя тяжелыми предметами: поршнем мотора «сопвич», статуэткой лукавого лесного

42