Костёр 1976-03, страница 13

Перед ними были Генка и немой.

— Ты бы еще в печную трубу вещи засунул, — проворчал немой.

— Дак ведь я как лучше хотел, — пролепетал Генка.

«Немой» с размаху стукнулся головой о стропило.

— Э-э, черт бы тебя взял! — выругался он.— Сколько банок-то приволок?

— Четыре, Аркадий Витальевич.

— Маловато, ну да ладно, времена сейчас голодные, с руками оторвут. Ладно. А то еще не донесу...

Оба прошли так близко от ребят, что, казалось, должны услышать, как колотятся сердца Костика и Стаса.

Мальчишки подождали, пока те отойдут подальше, и юркнули в двери. Через секунду они стояли на лестнице.

— Что делать? Что делать?

Костик поглядел на дверь и чуть не заорал от неожиданной простой мысли.

— Стае, гляди! — прошептал он, одной рукой снял с кольца тяжелый замок, другой изо всех сил дернул дверь. Она с грохотом захлопнулась. Костик быстро продел в оба кольца дужку замка и повернул ключ. Все произошло мгновенно.

Дверь затряслась под ударами. Видно, в нее колотили ногами. Но это была крепкая, на совесть сработанная дверь. Те двое лупили и лупили каблуками и ругались.

А Стае начал вдруг хохотать, и Костик, глядя на него, тоже. Они просто корчились от смеха и вместе с этим неестественным смехом из них выходило все напряжение, все страхи этого дня.

Потом Стае одернул рубаху и сказал:

— Айда на завод, в проходную. Там сторож с револьвером. Вот смеху-то! С револьвером! А у него из-под носа таскают.

За дверью примолкли.

А ребята уже бежали, прыгая через две ступеньки, вниз, к людям.

ПРОПАЖА

Витя с недоумением глядела, как по комнатушке мазанки мечется, ломая руки, заливаясь слезами, Елена Алексеевна. Лицо ее было таким необычным, такое отчаяние, такое горе было на нем, что Витя испуганно вскочила.

«Неужели кто-нибудь погиб?»

— Украли... Украли... — в ужасе шептала Елена Алексеевна.

— Да что? Что украли? — спрашивала Витя. «Значит, никто не погиб», — облегченно вздохнула она.

— Это ужасно!.. Какие негодяи!.. У кого же рука поднялась?

— Что украли? — почти кричала Витя.

Будто очнувшись, Елена Алексеевна умолкла, вгляделась в Витю, словно только сейчас заметила ее.

— Голову... Исчезла голова нашей статуи, античной богини, — прошептала Елена Алексеевна и в изнеможении опустилась на табуретку. Она спрятала лицо в ладони и зарыдала так громко, что Витя испугалась. Чтобы так плакали взрослые люди, Витя никогда еще не видела. Она бросилась к полке с находками экспедиции и увидела — мраморной головы нет.

— Как же так? — растерянно пробормотала Витя. — А папа? Папа знает?

Но Елена Алексеевна ничего не слышала.

...Никого еще не было, рабочий день не кончился. Отец, успевший уже перемазаться машинным маслом, возился со своим «упрямым козлом», как он называл газик, что-то тихонько мурлыкал себе под нос.

Витя остановилась. Ей вдруг стало пронзительно жаль отца. Такое у него добродушное, родное лицо! Он чему-то улыбался про себя и оттого казался беззащитным. Она ничего не успела сказать. Отец услышал, как плачет Елена Алексеевна.

Он резко обернулся и увидел на крыльце Витю. Видно, лицо у нее было такое, что отец испугался. Через несколько минут он вылетел из мазанки с белыми от бешенства глазами.

— Воры, мерзавцы!

Он прыгнул в газик. Юркая машина рванула с места и, поднимая осевшую за ночь пыль, стала карабкаться вверх, в город.

Проснувшиеся Серега с Андреем метались по лагерю, выспрашивая Елену Алексеевну, Витю, поспешно натягивали штормовки.

Появился нелепый человек Жекете. Он шел, понурив голову, заплетая по песку ногами, а когда поднял лицо, Витя ахнула. Синяк на синяке.

Витя сбегала в дом, вернулась с двумя ватками — одна пропитана перекисью водорода, другая — зеленкой.

«Не зря я все-таки в этом кружке занималась на санитарку», — с гордостью подумала она.

Жекете сперва упирался, но Витя прикрикнула на него, и он покорно стал пациентом. Витя мгновенно простила ему все его дурацкие выходки и словечки. И отважно приступила к врачеванию. Первым делом заставила снять остатки рубахи. Федька покорно выполнил приказание, обнажил тощее, белое, как сметана, тело. Витя мимолетно пожалела его — вокруг все пропитано солнцем, а тут человек словно прячется от него.

Она протерла ссадины и царапины перекисью, та запузырилась. Федька взвыл от боли, но тут же умолк, закусил губу. Он терпел изо всех сил. Но когда Витя принялась мазать зеленкой, терпение его кончилось и Жекете заорал.

— Ну, потерпи, Феденька, потерпи. Ты же мужчина! Сейчас все кончится и будет не больно. Я точно знаю. Знаю, что пройдет. Сейчас вот перестанет жечь. Ты же мне веришь, Жекете? Честное пионерское, пройдет!

11