Костёр 1977-11, страница 42тил йоо. И вправду, сколько он помнит себя, он всегда одинаково свободно говорил и по-русски и по-чукотски. — Это что же — болезнь такая? — сочувственно спросил Танат. — Что вы? — улыбнулся йоо. — Полиглот— значит, знающий много языков! Так меня назвал товарищ Михайлов, новый синоптик. — Какие же такие языки ты знаешь? — спросил Танат. — Русский и чукотский, — важно ответил йоо и поспешно выловил из воды кораблик: вдали показался дедушка Кукы. Он шел в косторезную мастерскую, йоо поспешил к нему навстречу и еще издали начал здороваться с ним: — Здравствуйте, дедушка Кукы! — А, это ты, йоо! — Кукы остановился. — Что так рано встал? — Вы знаете, дедушка, кто я? — спросил йоо. — Да вроде знаю, — ответил старик-косторез. — А вот. и не знаете, — улыбнулся йоо.— Я — полиглот! — Это что за зверь такой? — Кукы тоже улыбнулся. — Какой зверь? — обиженно протянул йоо. — Это значит — знающий много языков... Вот это что такое! — Какие же языки ты знаешь? — спросил Кукы. — Русский и чукотский! — победно сказал йоо. — Так меня назвал синоптик. — Выходит, я трижды этот самый глот, — улыбнулся дедушка Кукы. — Потому что я знаю русский, чукотский и эскимосский... А, йоо? УЧИТЕЛЯ йоо, Пины и Игорь Михайлов осторожно шли следом за синоптиком Михайловым, отцом Игоря, и слушали его. — Вот этот прибор измеряет солнечную радиацию, — Михайлов остановился, подумал и сказал понятными словами: — Измеряет силу солнечного света. Прибор представлял собой круглый, красивый стеклянный шар, внутри которого светилась радуга. Солнечный зайчик прожигал бумажную ленту, оставляя на ней свой след. На ленте были нанесены цифры. Михайлов показал разные термометры — для измерения температуры земли, снега и воздуха. И еще были какие-то совсем непонятные приборы. — А когда будете пускать воздушный шар? — вежливо спросил йоо. Он собственно для этого и пришел. Ему только издали доводилось видеть, как в небо взлетает резиновый воздушный шар, а внизу, на 40 длинной веревке болтается маленький серебристый ящик. — Полетел! Полетел! — кричали ребятишки, и йоо смотрел за улетающим шариком, пока он не исчезал в синеве неба. — В два часа,— сказал Михайлов и взглянул на ручные часы. Ровно в два часа ребята подошли к павильону, где стояли баллоны с газом. Помощник Михайлова уже надул шар, и он покачивался в загородке. На столике стоял серебристый ящик. — Этот ящик по радио нам расскажет, что там наверху — какая температура, влажность и какой ветер, — сказал Михайлов. Помощник взял одной рукой ящик, другой шар. Синоптик Михайлов надел наушники. Помощник вышел из загородки и побежал вслед за ветром к лагуне. Вот шар вырвался из его рук, потянул за собой серебристый ящик и взмыл в небо, быстро уменьшаясь в размерах. Он летел над лагуной, уносимый северным ветром, забирался все выше и выше. Михайлов сидел, сосредоточенный, глаза его смотрели как-то внутрь себя. Он слушал слабый писк серебристого ящика и быстро записывал в блокнот цифры. Ребята не мешали ему. Они только наблюдали за ним, и йоо понимал, что синоптик словно сам летит на стремительно поднимающемся воздушном шаре. Вот почему его глаза как бы отсутствовали здесь, в павильоне. Вот Михайлов снял наушники и улыбнулся ребятам. — Ну что, полиглоты? — Как ты их назвал, папа? — спросил Игорь. — Полиглоты, — повторил Михайлов. — Так называют людей, которые знают несколько языков. Твои друзья говорят и по-русски, и по-чукотски, поэтому они и полиглоты. Игорь с завистью посмотрел на Иоо и Пины. — Поучили бы меня, — попросил он. — А что, ребята?.— весело сказал Михайлов. — Почему бы вам Игоря не научить чукотскому языку? — А разве мы можем? —с сомнением сказал Пины. — Раз вы говорите по-чукотски, значит, можете, — уверенно ответил Михайлов. Пины посмотрел на йоо и сказал: — И йоо тоже грамотный. — Ну вот видите! — обрадованно сказал Михайлов, —За дело, ребята! Однако первый урок йоо и Пины дали Игорю только на следующий день. Сначала долго спорили: как начинать. Пины говорил — надо с грамоты. А йоо возражал. — Ты начал учиться грамоте, уже говоря по-чукотски и по-русски, а Игорь чукотского не знает. Как же неговорящего можно учить? Оттого и в школу идут не сразу, как родятся, а тогда, когда научатся говорить.
|