Костёр 1980-05, страница 31

— Простит он мне, Федя, все, как есть простит,— усмехнулся матрос. — Подсоби, вон, лучше их благородию, — проговорил матрос, увидев в дверях Притупова с бревном. Сам он повернулся к пробоине спиной, и, широко расставив ноги, крикнул: — Упирай бревно в грудь! — с этими словами Гусев спиной привалился к отверстию.

Притупов отпрянул.

— Да как же ты, матрос?.. Нет-нет, не могу, — проговорил он, опуская бревно.

— Делай, ваше благородие, люди ведь наверху, тонуть им, что ли, теперича прикажешь?! Да-ва-ай!

— Прости меня, матрос, — прошептал Притупов, когда все уже было сделано, и вода больше не поступала в каюту.

Гусев закрыл веки, говорить он уже не мог.

В последний раз слабый свет фонаря выхватил распростертое тело матроса, и его поглотила мгла. Сотрясаясь от залпов, ходуном ходила под ногами вода. Казалось, что наверху разверзся ад.

„НА БУКСИР ЕГО, МОЛОДЦЫ!"

Когда Федя появился на палубе, уже все кругом заволокло едким пороховым дымом — и «Меркурий» и оба турецких корабля — и только по оранжевым сполохам можно было угадать местоположение вражеских кораблей. Новосильский, более не в силах перекрыть грохот орудий и завывания ядер, почти не вмешивался в стрельбу артиллеристов. Наверху с треском рвались паруса, на палубу сыпались вырванные части такелажа и рангоута, с шипением прыгали по палубе искрящиеся брандскугели.

Огрызаясь с обоих бортов, «Меркурий» продолжал вертеться, словно стрелка компаса, и только благодаря этим маневрам он все еще держался на плаву, хотя с начала боя прошло уже не менее полутора часов.

Вспомнив, что свое парусиновое ведро Гусев оставил рядом с крайней карронадой дяди Арта-мона, Федя бросился туда. Ведро и правда лежало здесь, но самого дяди Артамона почему-то не было, вместо него орудие наводил молодой артиллерист богатырского сложения Антон Щербаков. Он повернул к Феде свое испачканное пороховой гарью круглое лицо и, рукой указывая на бак, крикнул, с трудом перекрывая орудийный гул:

— Там дядя Артамон, плечо ему ядром оторвало.

К удивлению самого Феди смерть старого канонира уже не потрясла его. Он только кивнул и, заметив, что у карронады не хватает прислуги, стал подавать пороховые заряды, за которыми нужно было бегать в крюйт-камеру.

Выросшая в дыму высокая фигура лейтенанта Новосильского склонилась над орудием:

— Почему не стреляешь?

Антон оторвался от прицела и поднял голову:

— Выжидаю, ваше благородие. Хочу книпелем в грот-брам-стеньгу угодить, да не видать ни черта.

— А ты? — обратился лейтенант к соседнему наводчику Ивану Лисенко.

— Тоже книпелем, ваше благородие, но в ватер-штаги надумал угодить, авось перешибем. Поближе бы подойти, дыму много.

— Обращусь к капитану, но вы не зевайте!

— Да уж как бог даст, — проговорил Лисенко.

Ватер-штаги, которые он намеревался перерубить, стреляя книпелями, притягивали бушприт к форштевню. Это были толстенные канаты — перлини, натянутые как струна. Стоило их перебить, как бом-кливер, кливер и фор-стень-стаксель потянули бы бушприт кверху. Сразу же оценив возможный результат, Новосильский бросился к капитану.

— Передайте своим канонирам, что мы спустимся к турку на пистолетный выстрел, но, если они промажут, уваливаться нам будет поздно. В щепки нас разнесут! — проговорил Казарский и, дождавшись, когда корабль капудан-паши произвел залп всем бортом, круто положил свое судно вправо. Он знал, что у него в запасе всего несколько минут, тех самых минут, которые нужны врагу, чтобы банниками прочистить стволы, вложить картузы с порохом,'пробойниками забить пыжи, вкатить снаряды, ввести пушки в порты, прицелиться, вставить камышинки с пороховой мякотью и поднести к ним фитиль. Только эти несколько минут отделяли его бриг от ужасающего продольного залпа, но капитан также знал, что, если он откажется сейчас от риска, то, возможно, это станет отказом и от спасения.

Корабли сходились, выползая из клубов дыма. Казарский видел, как припали к своим каррона-дам канониры — сейчас весь успех зависел от них и только от них.

Удивленные поведением русского брига, который вдруг сам пошел на сближение, турки сбежались на левый борт. В руках у них сверкнули ружья, и над низкими бортами «Меркурия» засвистели пули.

«Две минуты... полторы... минута...» — отсчитывал в уме Казарский. Он твердо решил, что скомандует к повороту только после произведенных выстрелов, но канониры все оттягивали этот миг.

Первой выстрелила карронада Лисенко. И почти тотчас, сразу же вырвалась над бортом пламенная струя из соседнего орудия.

«Этого не может быть... Мне это снится...», — подумал Казарский. Но он видел своими глазами — видел, как, дернувшись, пополз кверху громадный бушприт турецкого корабля, как качнулись на перебитой грот-мачте верхние паруса, и как повисли под бушпритом срезанные будто ножом ватер-штаги. Корабль капудан-паши больше не мог гнаться за бригом! Он был выведен из строя меткими выстрелами канониров. Все, что теперь оставалось верховному адмиралу Порты, это привести свой корабль к ветру и лечь в дрейф чтобы заняться починкой такелажа и рангоута. Окутавшись дымом, самый большой корабль турецкого флота в последний раз разрядил по «Меркурию» свои теперь уже не страшные орудия.

И тут все, кто стоял на палубе брига, увидели, что Казарский улыбается. Он стоял на юте, высокий, стройный, с разгоряченным боем лицом и,

111