Костёр 1980-05, страница 30

рабля и тоже лечь в бакштаг, чтобы вновь оставить капудан-паще возможность палить только из погонных орудий.

— На брасы... кливершкоты и гикашкоты... — скомандовал он. — Право руля!.. Пошел брасы... Кливершкоты и гикашкоты травить... Одерживай... Так держать, брасы и шкоты при-и-хватить!..

Все! «Меркурий», развернувшись бушпритом кг норду, вновь имел оба турецких корабля за кормой. И тогда опять донесся до «Меркурия» рокот турецких барабанов...

ПОДВИГ МАТРОСА ГУСЕВА

С тех пор, как на «Меркурии» прекратили греблю, Федя оказался не у дел. Не смея обратиться к капитану и к другим офицерам, каждый из которых был занят делом, Федя в растерянности застыл у фок-мачты. Взгляд мальчика блуждал по палубе, выхватывая то надувшиеся от напряжения шеи матросов на брасах и шкотах, то неторопливые действия артиллеристов, прилаживающих к коротким стволам карронад прицельные приспособления или ружья. Как слышал он не раз от дяди Артамона, использование вместо прицела ружья позволяло вести более меткую стрельбу. Сам старый канонир, уже все приспособив, внимательно смотрел на большой турецкий корабль,'который приближался к бригу с правого борта. «Наверное, дядя Артамон заранее цель себе выискивает», — подумал Федя.

Ядра, книпеля и брандскугели, которые обрушивались на «Меркурий» с кормы, пока особого вреда не причиняли. Федя уже начал привыкать к звукам пролетающих снарядов, хотя и вздрагивал непроизвольно, когда над головой вдруг раздавался треск, и светлые щепки сыпались на палубу. Но вот взгляд мальчика случайно остановился на Гусеве, который по-прежнему в голландке, правда в чистой, навалившись грудью на борт, вытягивал парусиновое ведро воды, чтобы погасить брандскугель. Этот брандскугель, шипя и разбрасывая во все стороны искры, катился по баку к бухте буксирного каната. Поспешив к Афанасию на помощь, мальчик тоже уцепился за веревку, и вместе они легко подняли на палубу большое ведро забортной воды.

— Я и дальше стану тебе помогать, — сказал Федя, когда они залили зажигательный снаряд.

— Хорошо. — Матрос протянул Феде пожарный топор.—Держи. Будешь делать то, что я тебе скажу. Сейчас нам работы прибавится, — проговорил он, глядя на правый борт, и, оглянувшись, Федя увидел, что трехдечный корабль совсем уже поравнялся с бригом. Его высокие, кроваво-красные борта, опоясанные тремя белыми полосами и унизанные множеством орудийных стволов, вздымались над морем, как стены крепости.

— О, господи!—невольно вырвалось у Феди, и он стал быстро креститься.

Серые глаза Гусева одновременно и насмешливо и ласково глянули на мальчика.

— Вот ведь, никому не хочется помирать, — проговорил он. — А что, бог, думаешь, поможет?

111

Знаешь ведь, как у нас говорят — на бога надейся, а сам не плошай...

— Лево руля!—донеслась с юта команда капитана. — Живее на фоке! Ну-ка еще раз, и...

Подтянутые брасами, паруса на фок-мачте выпустили ветер, зато гротовые паруса, приняв ветер всей своей грудью, рывком развернули бриг — и вовремя: выпущенный всем бортом чугунный смерч пронесся вдоль узкого корпуса.

— Молодцы! — крикнул капитан. — А теперь обратно, дадим и нашим канонирам побаловаться...

Бриг крутанулся назад и вновь оказался бортом против турка, где шла перезарядка орудий.

— Огонь! — скомандовал Новосильский, и, извергая пламя, дернулись карронады.

Треск дерева и вопли сказали, что залп «Меркурия.» достиг цели.

Но в этот момент дрогнул и «Меркурий», получивший несколько ядер в левый борт от «Реал-бея».

В дыму, который плыл над палубой брига, послышался крик крепостного человека мичмана Притупова:

— Барин, барин... Каюту вашу заливает!

— За мной! — крикнул мичман Гусеву и Феде и, не оглядываясь, бросился к люку.

Спускаясь по офицерскому трапу, Федя упал и, больно стукнувшись головой о перила, некоторое время сидел на ступеньках, испытывая только гул в голове. Сквозь этот гул он слышал, как бьет в деревянную стенку сильная струя воды, и звук этот привел его в себя. Он вскочил на ноги и, подняв топор, бросился на этот звук.

— Ч-черт! Вкось ядро прошло, как эту дырищу заделаешь проклятую?! — донесся до него голос Притупова. — А если не заделаешь, то через час зальет трюм. Ей богу зальет... — совсем упавшим голосом говорил он.

— Передай, ваше благородие, фонарь мальчонке, — решительным голосом вдруг проговорил Гусев. — А сами тащите бревно, что лежит в штабеле у трапа!

Федя увидел, как взлетела к лицу матроса рука мичмана в белой перчатке.

— Успеешь- еще, ваше благородие, расправу учинить, а пока делай, что тебе говорят, — остановил мичмана спокойный голос Гусева. — Не вишь, штоль, как водишша хлещет. — И с этими словами, вырвав у мичмана фонарь, Афанасий передал его Феде.

— Погоди, ты у меня ответишь! — уже из коридора донесся голос Притупова.

— Дай-ка топор, Федя! — сказал Гусев.

Поддев концом топора внутреннюю обшивку,

Гусев рванул ее на себя, освобождая ребра шпангоута. Вода с силой била ему в лицо, в грудь, мешала работать, но он с невесть откуда вдруг взявшейся силой орудовал топором, вырубая вокруг пробоины нишу.

— Пожалуй, хватит, — наконец проговорил он.

— Гусев, не простит тебе Притупов дерзости, — прошептал Федя, с жалостью глядя на матроса. — Опять линьками изукрасят твою спину, что делать, Гусев? Повинись их благородию.