Костёр 1987-02, страница 9

думал человек, сильная, умная: что хочешь, с места сдвинет, что хочешь, вверх подымет, что хочешь, выроет. Любое расстояние для техники — пустяки: одолеет. Я говорю о подъемных кранах, бульдозерах, тягачах, самолетах и о радио (человек находится за тысячи километров, а его голос долетает вмиг).

Но во время пурги даже мощная техника бездействует. Только радио и электричество не отключаются, хотя и им пурга может устроить замыкание. Люди не идут на работу. Закрыты магазины, мастерские, столовая, пекарня, школа. Да, мы не учимся. Все запираются покрепче в своих домах и ждут, когда пурга угомонится.

полярная ночь

Мы с папой спрятались от пурги надежно — не боимся ее. Нам тепло, правда, темно, как будто сейчас полярная ночь. Но ни папу, ни меня этим не испугаешь, мы привыкли: в тундре всю зиму держится полярная ночь. Слыхали о ней? Как бы вам это объяснить? Попробую. Долгие-долгие месяцы кругом темнотища и морозище. Солнце не показывается на небе ни на минуточку. Да и самого неба не видно. Темень, словно тебе завязали глаза.

Вот что такое полярная ночь.

Выглянешь на улицу, и не знаешь, ночь сейчас или день? Только радио и выручает. «Доброе утро!» — скажет. Значит, вовремя проснулся. Или услышишь из приемника: «Спокойной ночи!»— значит, пора спать, ночь пришла. А она никуда и не уходила. Это в тундре так.

В поселке по-другому. Там ночь ото дня отличается. Днем светло: вместо солнца светит электричество. В домах везде лампы: люстры, торшеры. На улицах — фонари. Если обронил, скажем, по дороге карандаш, можно найти — так светло.

В тундре же пастухам приходится очень трудно. Какое там карандаш? Оленей в темноте не разглядишь. Ходит около них оленевод, прислушивается. По звукам определяет, все ли олени вместе. Если покажется пастуху, что кто-то стал отделяться в сторону, он стреляет из ракетницы вверх. Светло становится — ну, прямо луна взошла. А олени? Они все здесь, рядышком. Поглядывают на пастуха, будто спрашивают: «Испугался, что потеряемся? Тут мы, тут, все до единого, хоть пересчитай». Да не успеть пересчитать. Ракета, падая, гаснет — опять темень наваливается. Олени, будто заколдованные, исчезают. Но пастух не волнуется, пока слышит: «Тук-тук, тук-тук». Значит, все в порядке. Олени роют острыми копытами снег, очень твердый: «Тук-тук». Крошат его, стараются добраться до сухого мха. Ягель называется. Им и кормится олень. Зимой нет у него другой пищи.

Пастух следит, чтобы волки не подобрались к стаду, чтобы все олени были вместе, чтобы какой-нибудь не отбился в сторону, не заблудился. Тогда уж точно волки на него нападут.

Заблудиться полярной ночью очень легко, не

только оленю, даже человеку. В папиной бригаде был такой случай. Приехал работать молодой пастух. Отправился на дежурство в стадо. Утром возвращался оттуда один, хотя его предупреждали, что нельзя ему этого делать. Было темно, конечно. Шел он, шел, никак не мог добраться до дома. В бригаде забеспокоились: что-то долго нет парня. Вышли искать. Стали кричать — он сразу откликнулся. Потом с фонариком ходили по его следам, чтобы выяснить, куда его занесло? Оказалось, блуждал вокруг дома, всего метров сто было от порога, а он ходил и ходил по кругу.

В полярную ночь в одиночку на дежурство к оленям идет только опытный человек. Он местность хорошо знает, может найти дорогу по разным приметам. Если настигнет пурга, сумеет переждать под снегом, как мы с папой. Тот молодой пастух всю зиму дежурил рядом со старым, пока не научился всему, что надо знать оленеводу. Лишь потом стал дежурить один.

старинная.жизнь

Нам с папой хорошо в нашем укрытии. Пурга свистит,•надрывается, а мы сидим себе и сидим спокойно. Правда, проголодались уже. Папа достал из мешка разные вкусности. Мы поели, чай попили из термоса. Тепло стало внутри. Хорошая штука — термос. Костер не надо разводить. Отвинтил крышку и пей теплый чай или кофе. Так что пурга нам сейчас не страшна. Одно плохо: откладывается встреча с мамой.

Папа, видно, почувствовал, что я немного погрустнел,— решил развлечь меня: рассказать про старинную жизнь. О ней он слышал от своей матери, моей бабушки Ланхи. Она живет в поселке Черском у дочери, а к нам в тундру приезжает погостить, и тогда целыми днями рассказывает про старинную жизнь. Еще она знает много сказок.

Папа начал издалека. Верней, наоборот, с сегодняшнего дня, с понятного мне:

— Мы, юкагиры, сейчас живем хорошо. Вот ветчину с тобой едим, сыр, апельсины, кофе пьем. Раньше северяне такой еды в глаза не видывали, даже не подозревали, что она есть на свете. Раньше — это...

— Я знаю, папа, когда «раньше»,— предупредил я его.— Это до революции, пока не прогнали царя.

— Правильно,— сказал папа и продолжал.— Питались тогда только оленьим мясом и рыбой.

Я люблю оленину и рыбу. Но еще люблю свежий хлеб, пышки, бублики, кашу гречневую с молоком, сметану, конфеты, яблоки, пирожные. Да

много чего люблю, всего и не перечислишь.

— Еще северяне пили чай,— продолжал папа.— Но иногда чая не было: дорого стоил. Тогда брусничные листья жарили на сковороде и заваривали. Чай пили без сахара. Трубку курили. Табак и чай выменивали у купцов за меха. Купцы обманывали охотников. Купец подпоит водкой юкагира — тот с непривычки совсем потеряет голову, веселым становится, все ему нипочем. Купец

ч

7

Ф