Костёр 1988-02, страница 8

Я о Гуннаре вот что вызнал.

Гуннар Чёрный был урманским хёвдингом из тех, кому господин Рюрик позволял селиться на море Нево, торговать с корелой. Привел же этот Гуннар с собой одних только мужей. Женок да детей, у кого были, оставили пока дома, в своей урманской земле: выждать, покуда обстроятся да обживутся. И повезло же, что не взяли! То ли они так чего с той корелой не поделили, то ли обидели неосторожно, а может, просто зима удалась такая, что у брата родного кусок изо рта вынул бы, не то что у чуженина... Быть я там не был и не видал, а зря врать не хочу. Но только к весне те корелы на них напали. Сырой черной ночью, когда возле берега таял, трескался лед.

Тогда-то Гуннар, как сказывали, ратного труда принял — семерым хватило бы да еще столько осталось. Один против сотни отстоял корабельный сарай и в нем корабль! Спас всех: на чужом берегу без лодьи смерть... Да самого изрубили.

Чуть дышал, когда в Ладогу привезли. Рюрик Гуннара хорошо знал, сердца против него не держал. Принял ласково, положить сказал у себя, в княжеском доме. Людям его дал товара, велел идти в Новый Город и далее к кривичам, а то и за кривичей, торговать... Те хотели оставить кого-нибудь подле вождя: негоже, мол, бросать одного. Гуннар им не разрешил, отослал всех. Нечего, сказал, кому-то из-за него, полумертвого, лишаться прибытка. И лежал у князя всю весну и все лето. Угасал, точно уголь на берегу, из костра выпавший. Волосы на висках белыми стали до времени...

А чего ради я про все про это рассказываю? А того ради, что как-то летом Добрыня-усмарь зван был на княжеский двор. Седло, что ли, кому-то там новое понадобилось, не то ножны к мечу. Он и пошел. И с ним, понятно, Найдена. Добрыня, конечно, сразу к делу — в избу дружинную. Она во дворе ждать его осталась: девок в ту избу редко зовут. Присела на солнышке да и запела себе тихонечко, по привычке, радуясь пригожему дню. Челядь, по двору сновавшая, на нее оглядывалась: любо!

Тут-то позади стукнула дверь, выскочил русоголовый малец, сцапал ее за плечо:

— Распелась, синица!.. А ну ступай по-хорошему откуда пришла!

Она перепугалась, вскочила: не увидал бы Добрыня да не взгрел сопливого за обиду. Но следом же долетел другой голос. Трудный голос, больной.

— Оставь, Дражко... Пускай подойдет.

Мальчишка Дражко надул губы, засопел: ведь

хотел же, как лучше! Найдена пошла за ним в дверь, потом вверх по узенькому всходу. Там лож-ница была и в ложнице кровать урманская о звериных мордах по углам. И — черная голова на вышитой подушке, светлая льняная рубашка на костлявых плечах... Лицо ей тоже показалось сперва совсем черным,— вошла со двора в темень, окошечко там маленькое было, да и свет мимо шел... Гуннар тихо лежал. Найдену увидал, пошевелился, убрал волосы со лба. Рука тощая была, а ладонь широченная — ну лопата на черенке. Потом спросил:

— Тебя как величать? Она удивилась:

— Найденкой... Найденка,— повторил он.— Подойди сюда.

Сядь.

Она подошла. Слышно было, Добрыня во дворе спрашивал, не видали ли, куда подевалась.

— Ты ли пела сейчас?— спросил Гуннар Черный.— Спой еще... я слушать стану.

Найденка оробела было... да и запела ему про белого лебедя, которого дождливая осень подняла с гнезда и погнала, бедного, за три моря, за тридевять земель:

Холодна вода •

в быстрой реченьке.

Гонит ветер злой тучи черные. Тучи черные, тучи зимние!..

Добрыня во дворе услыхал, подошел, ждать под окошком. Кашлянул пару раз — мол, выходи поскорей...

л

Только б вынесли крылья быстрые, ^:

только б вынесли • да не выдали...

сел тут,

Как же он, Гуннар, ее слушал! И лицо было вовсе не черное, только больно худое, теперь она видела, и тени под скулами, как на деревянной личине, от непогод потемневшей... Когда же кончила, он помолчал малое время, после сказал:

— Чем тебя наградить?

Она обиделась:

— Да разве я за награду!

И встала — уйти. Он ее попросил:

— Еще приходи... ждать буду.

Найденка все это Добрыне и рассказала, пока они с княжеского двора возвращались. Добрыня выслушал, поцеловал ее в темечко:

— Ходи, Словиша моя. Может, еще помогут ему твои песни-то, а нет, все легче помирать горемыке!

И вот люди сказывали: Гуннар с того дня будто заново родился. А не так давно на ноги встал...

Добрыня кроил сапоги для урманина на широкой доске кривым кожевенным ножом, которым так ловко резать от себя. И я, затая дыхание, смотрел ему в руки. Даст же и мне когда-нибудь резать кожу этим ножом! Дорогую кожу, хорошо выделанную. И стану я мастером не хуже других!

Однако нынче Добрыня все поднимал голову от работы, все поглядывал через тын. Я знал, кого он высматривал. Найдену, невесту ненаглядную.

Найдена всю осень с его двора почти что и не уходила. Бабка Доброгнева даже хлебы печь ей доверяла. И хорошие хлебы у девки получались: пышные да душистые, и макушечки у них в жару наклонялись куда надо.

Хотел уже Добрыня созывать гостей на свадебный пир. Поднять чашу, сдобренную чесноком, назвать долгожданную своей женой. Да не

б