Костёр 1988-02, страница 11

Всяк сам знал, много ли радости от ран незаживших!

А не про меня ли сказал тогда Рюрик-князь: этот будет свободным? Я те слова в памяти зарубил накрепко. Взойдет еще день, и я сяду с ними за тот стол. И будет сам князь на меня посматривать ласково и гордо. Как отец на хороброго сына. Потому что я стану воином и меча подаренного не обесчещу — до рукояти умою в черной урманской крови... Зарок дам смертью убивать их в бою, и пока буду жив, ни одного из этого племени не пощажу!

Но только с Жизномиром рядом я не сяду. И хоть бы он семь стрел мне вынул, а не одну.

— Ой,— негромко сказал голос Дражка у меня за спиной. Я нехотя оглянулся посмотреть, что еще у прихвостня там стряслось, да так и вскочил. Мальчишка-варяг стоял, согнувшись дугой, и двумя руками дергал лесу. Но одолеть не мог: та натягивалась струной и все ниже пригибала его к лунке. Вот ведь добыча попалась! Того гляди, . самого рыбака не пустит домой.

Я вырос на реке. Я живо оказался подле него, перенял лесу, намотал себе на кулак. И тут же почувствовал на том конце угрюмую, упругую силу, узнал вес поджарого пятнистого тела, ощутил его ярость и страх. Щука!

Такой зверь Дражку и впрямь был не по плечу. Утащить не утащил бы — прорубь узка. Но перепугал бы изрядно да в конце концов с тем и ушел. Я принялся водить рыбину, то подтягивая, то распуская лесу. Слабины не давал: мигом вывернет матерая крючок из губы, да и поминай как звали. Лесу — не порвет: ладные были во-лосья в хвостах дружинных коней...

А щуку нанесло лихую! Скоро я взмок от борьбы и от волнения, обида ведь упустить такую красавицу, да перед Дражком, да с его крючка. Взялся за гуж, так не срамись, не говори, что не дюж!

Однако наконец хищница устала выдирать у меня лесу. Притомилась, запросила передышки. Тут-то я подвел ее под самую лунку и, всем телом заваливаясь назад, двумя руками рванул вверх!

Болотным влажным блеском полыхнула на зимнем солнце зеленая живая струя. И бешено забилась на льду, то свиваясь тугим кольцом, то вновь распрямляясь. Беззвучно раскрывалась длинная розовая пасть, полная ненасытных зубов. И было видно, что крючок действительно чуть прихватил ее за губу — здесь, на льду, он тут же сам выпал вон, и на нем все еще держалась изуродованная тушка живца.

Я немедленно выдернул нож: приколоть, пока, чего доброго, не юркнула снова под лед. И вот тут-то Дражко вдруг ястребом пал на добычу, хватая вертящуюся скользкую рыбину.

— Не тронь, ты!.. Моя щука! Моя!.. Отойди!..

И смотрел на меня, будто я собирался ее отобрать. -

Я сперва и не понял толком, в чем дело. А когда смекнул, то, наверное, побелел с лица. И сам почувствовал, как словно бы полегчало,

подобралось все тело, только к кулакам словно прилипло по камню-булыжнику... Эх, носом бы тебя, Дражко, да об лед! Не ведаю, как устоял. Плюнул в прорубь... Поднял свою удочку, ногой отодрал ото льда окушков — с мясом,— и без оглядки зашагал к береговому обрыву.

Человеку в ярости все делается враждебным, все вызывает на бой. Встало бы на дороге бессловесное дерево,— кажется, снес бы неповинное одним кулаком да и переступил через пенек! Встретился бы человек разговорчивый,— запустил бы ранящим словом, а не то в драку полез нешуточную! Но не вотще, знать, говорят разумные люди, будто черное зло легче исцеляется работой. Карабкаться наверх по обледенелой тропе было куда как нелегко. На середине откоса я даже остановился перевести дух и оглянулся на реку.

Прихвостень урманский отплясывал вокруг щуки на свой варяжский лад. Никак, верно, налюбоваться не мог. Ладно, натопчется досыта и поволокет зубастую домой. Что скажет, щенок, если спросят, сам ли добыл, сам ли вынул на лед? Соврет, поди, и кто как, а я этому не удивлюсь.

Тут я увидел, как Дражко подвернул ногу и с маху шлепнулся на лед. Суетливо приподнялся, встал, даже рукой махнул — ничего, мол, пустяки!— и свалился опять.-

Ну, плясун, подумалось мне. Вывихнул небось. А не то сломал что!..

Но подумал я об этом не сразу, а мгновеньем попозже. Когда успел уже кинуть удочку и окушков и пуститься к нему. Подумал и сам себе удивился: да с чего это бы?.. И посреди очередного прыжка уже решил было остановиться, но не остановился, продолжал бежать.

Потом подумал еще: а ведь вскочит сейчас, змееныш, да как расхохочется, натянув нос дурню... Добро же. Глотать ему тогда ту щуку, и не с головы, а с хвоста!

Но Дражко не вскочил. Приподнялся на локтях, испуганно посмотрел на меня, отмерявшего саженные скачки, и жалко позвал:

— Тверд!.. Помоги...

А смотри-ка — подкатила нужда, так и речи ласковые завел и имя припомнил... Я был уже рядом и без лишней болтовни наклонился поглядеть его ногу. Правая ступня, точно, выскочила из сустава, и это видать было даже под меховым сапожком. Я стал развязывать тесемки. Впредь наука: плясать пляши, а под ноги смотреть не забывай! Сапожок надо было бы разрезать но я пожалел добрую обувку — небось Добрыня же и тачал. Потихоньку, осторожно, я потянул сапожок с ноги — учись, терпи, не все пряники жевать, бывает и солоно!

Дражко вздрогнул, побелел лицом и заплакал. Малец все-таки. Щеня глупое...

— Не скули!— сказал я ему.— Не девка! Твой отец воином был!

Он унялся. Молчал все то время, пока я стаскивал с него сапог, и только раз взвыл в голос — это когда я крепко взял в руку его ступню и дернул, ставя ее на место.

9