Костёр 1988-03, страница 28

ря, что во студеном море Белом живет да на Грумант-острове. Его охотой промышляют да кость-то в дело наше художественное пускают. А другорядь повезет, так можно и мамонта клык прикупить. Он хоть и дорог — по шести рублей за фунт,— да зато краше его нет материала. Ну, а коль ничего нет, так сподобились косторезы холмогорские и дешевую кость коровью так обрабатывать, что от дорогой-то и не отличишь.

Пришлись по вкусу императрице украшения из белоснежной кости, и стала она заказы давать Осипу Дудину, чтоб резал он для нее кубки торжественные да нарядные. И нарекла она художника куростровского вольным мастером костяного цеха.

Не было в ту пору в Петербурге мастера, равного Осипу Христофоровичу. Он был одним из первых косторезов, снискавших славу и почет,— крестьянин Холмогорского уезда Ку-ростровской волости.

Стоял июль — макушка лета, пора экзаменов, и приехала я в Ломоносово поступать в эту удивительную школу — «косто-резку»...

Учеба моя началась совсем не так, как я себе представляла. Я-то думала, что дадут нам сразу кость, резец в руки и будем мы чудо-работы делать. Но вместо этого выдали нам досочки, гвозди, и стали учить нас инструмент делать и ящички деревянные для его хранения. Инструмент-то у костореза необычный, такой, что ни в одном магазине его не купишь, и каждый мастер изготавливает его сам, на свой вкус. Похожие на толстые иголки с деревянными ручками, только не гладкие, а с зазубринами — это втираль-ники. А остро заточенные царапки для гравировки по кости — клепики. Пришлось мне научиться и пилить, и строгать, и напильником работать. Не обойтись без этих навыков в работе с костью. А самый главный инструмент костореза — бормашина, та самая, которой рабо

тает зубной врач. Пришлось и ее осваивать. Машина-помощ-ница, как нам объяснили, все основные операции выполняет быстро и чисто. А я смотрела на работы мастеров минувшего времени и думала: как же они-то без нее обходились?

Мастером у нас был знаменитый косторез — лауреат Государственной премии РСФСР имени И. Е. Репина Николай Дмитриевич Буторин. Он рисовал в нашей мастерской за отдельным столиком у окна. Иногда достанет мастер из ящика стола большой кусок бивня мамонта, положит его ближе к свету и смотрит. Долго смотрит. То с одной стороны, то с другой, то покрутит его и еще найдет такое положение, какого вроде не было. И думает о чем-то. О чем?

Мы тогда первую свою работу начинали делать — маленькую рамочку для фотографии. Я два комплекта кости испортила: то оклеила криво в первый раз, то пропилила не по рисунку во второй. Николай Дмитриевич вздохнет печально, покопается в ящике своего стола и достанет еще косточек — чистеньких, отбеленных, а я беру их, виновато глаза прячу — стыдно. Потом сажусь на место и начинаю все снова. А он сидит за своим столиком у окна и все смотрит и смотрит на свой кусок бивня, и думает, и думает. «Наверно, и ему тоже иногда тяжко бывает — не придумывается»,— думала я, глядя на мастера. Рамочку закончили, принялись за мелкую скульптурку — кунич-ку, что нам Николай Дмитриевич для образца делал. У некоторых уже и эта работа к концу подошла, а он по-прежнему доставал из ящика кусок кости дивного нежно-розового оттенка, ставил его на стол, направлял на него свет и смотрел. Спрашивать не решались. Подходили к нему по делу, спрашивали по делу, а сами томились ожиданием: что же будет? Во что же в итоге может превратиться этот мамонтовый чурбачок?

И вот однажды утром мастер надел фартук до самых пят, на голову — берет, на нос очки на

цепил, достал кусок бивня, какой-то эскиз и вышел в соседнюю мастерскую. Три часа до обеда там жужжала циркулярная пила, визжал наждачный круг, и мы по очереди заглядывали в замочную скважину, пытаясь хоть что-то разглядеть. А после обеда обнаружили на столе у мастера небольшую изогнутую вазочку. Была она пока без рисунка, готовая к работе. И мы измучились в ожидании следующего занятия.

Наутро мы наблюдали, как рождается чудо. Окружили стол плотным кольцом и смотрели почти не дыша. А он, кажется, даже не замечал нас. Он творил. Берет в руки царапок для гравировки — остро отточенный клепик, прижимает его пальцем, как бы отталкивает от руки — раз, два, три,— и готова на костяной поверхности бороздка-углубление. То закрутит резец, и готов завиток. Ловко руки двигаются: поцарапает немножко, отставит в сторону работу, посмотрит издалека, снова что-то подправит. Мы продолжали смотреть. День смотрим, два, неделю. Только ничего, кроме царапушек, на кости не видим. Сколько в таком ожидании времени прошло — не помню. Только однажды достал Николай Дмитриевич баночки с особыми, специальными красками и стал их втирать деревянной палочкой в царапинки. Не спеша работает, каждый штрих рассматривает, думает о чем-то, а мы за его спиной извелись от нетерпения: ну, что же там такое?

И наступил день, когда мы увидели работу Буторина в готовом виде. Называется она «Олень с куропаткой», рисунки выполнены в технике цветной гравировки. У оленя того глаза огромные, добрые. Стоит он среди зелени и цветов, рога раскинул ветвистые, а на рогах у него — куропатка.

Потом работа Николая Дмитриевича «Олень с куропаткой» попала в музей. Пусть такой красотой все любуются.

Наталья ИЛАТОВСКАЯ Рисунок Е. Аникиной