Костёр 1988-03, страница 9

Будь же ты, Тверд, свободен, и не надо мне с тебя ни откупа, ни работы подневольной. Хочешь, сам по себе новой доли ищи, а хочешь, с нами оставайся, не гоню...

Эх, усмарь!.. А мог бы продать меня за то же серебро и тем хоть мало поддержать себя в нужде. Наверняка так подумали многие свидетели-соседи и про себя сочли Добрыню глупцом. Но пенять ему не стали, знали все, что кожемяку не переупрямишь, да и слова сказанного назад уже не взять.

Вот и сбылось, как предсказывал мне тогда премудрый Рюрик-князь... Да только мало что-то радости было мне от такой свободы!

— Звал я тебя, Добрыня, хозяином, назову братом старшим,— сказал я кожемяке.— И никуда я от тебя не пойду, поколе сам пути не покажешь!

...И послышалось, будто среди пепла и головешек заплакал озябший, оставшийся без крова домовой...

Суд судили на Мутной, перед крепостью, на льду. И то: чуть не вся Ладога сошлась поглядеть, и даже широкий княжеский двор не уместил бы толпы. Урмане стояли слитным маленьким отрядом, вооруженные и злые. Я видел. Было ясно одно: выйдет или не выйдет Гуннар виновным, а своего вождя на расправу они не дадут. Отстоят его или падут вместе с ним. И это внушало невольное уважение всякому, кто глядел.

И сам Гуннар Сварт стоял чуть впереди, и на плечах у него был зачем-то как раз тот черный плащ, из которого верный пес перед смертью выгрыз кусок. Добрыня, увидав его, скрипнул зубами! Тоже, должно, показалось, будто Гуннар вновь издевался над ним этой одежей. Смотри, мол,— и тяжба твоя мне не в тяжбу, и к ответу ты меня не призовешь!

А подле них, в бронях и шеломах, как на рать, стояли княжьи. Для пригляду. Того ради, чтобы не бросились словене да сообща не пустили вора под лед!

А мы встали напротив урман: Добрыня, я и Найденка. А за нами сгрудились соседи и просто все те, кто носил и сносить не мог сапоги, сшитые нашим усмарем. Сделав добро — забудь, получив — помни. Эти вступятся еще покрепче родни!

А посередине на деревянной скамье сидел князь. Бойся, ответчик, не истца — бойся судьи!

— Ты-то куда вылез, холоп! — крикнул мне Жизномир.— Холопу на свободного не клепать!

Он, гридень, стоял со щитом и копьем, и кольчуга поскрипывала под кожушком. И зло же крикнул! Будто сам судился, а не только смотрел. Не мог, знать, успокоиться, прокараулив сестру.

— Тверд не холоп! — сказал Добрыня глухо.— Я волю ему дал.

Люди позади нас загудели, подтверждая эти слова. Жизномир пробормотал что-то и смолк, досадливо махнув рукой... Гуннар пристально на него посмотрел.

Я поправил на себе меч в самодельных тряпичных ножнах и подумал: хоть то благо, что стужа отпустила, перестала хватать за уши и носы. Небо, точно спеленатое серой холстиной, бросало наземь редкий снежок. Столь внезапно переменилась погода, будто сам мороз не выдержал, растаял от жара нашего костра!

— Ты, Гуннар Черный!..— угрюмо и громко начал мой усмарь.— Тебя зову на суд княжий перед Правдой и перед людьми! Ты, говорю, огнем сгубил мой двор и добро, а бабушку Доброгневу Гостятичну обидой со свету сжил! А скажешь, что не жег, так отводи от себя след, а мы слушать станем, какую еще лжу измыслишь!

Гуннар долго молчал, наконец хмуро ответил:

— Не жег я твоего двора.

Добрыня стиснул кулаки:

— Лжу молвишь!

Гуннар на это только передернул плечами и не стал повторять, что не виноват.

Тут стали поглядывать на князя, и Найденка сжала пальцами Добрынин «локоть, кусая губу. Все знали, как поступают в том случае, если двое одинаково крепко уперлись во взаимной обиде, так, что уж и не разберешь, кто на кого больше наговорил, кому истцом быть, кому отвечать! Выносят железо и раскаляют его в жестоком огне, а потом дают обоим нести его в руках. И через день-другой смотрят ожоги: у кого как зарастает. И говорят люди, будто ни разу еще не выходил чистым виновный: злая кривда не позволяет его язвам исцелиться быстрей!

Вот и страдала Найденка, заранее представляя муку своего Добрынюшки, когда ляжет в ладонь багровый пышащий груз. Станут испытывать, и Даждьбог весть, не ей ли будет больней!

А случись тяжба помельче, мигом очистили бы у берега прорубь да и подвели к ней ответчика: а ну, войди-ка в справедливую мать-реку на семь полных шагов, а мы поглядим, сильно ли смутишься!

Князь, действительно, глянул поочередно на тяжущихся и впервые подал голос:

— Правда велит на железо вас обоих имать... Ты, Добрыня, поднимешь ли его в руке?

Кожемяка швырнул шапку на лед:

— Подниму!

Рюрик повернулся к Гуннару Сварту.

— А ты, гость урманский?

Гуннар не торопясь вышел вперед. Снежинки садились на его бороду и таяли в ней. Он сказал:

— Мне незачем бояться железа, конунг, ведь на мне никакой вины нет. Но думается, что твое испытание не для свободного человека. У нас на обвинение отвечают хольмгангом '! И решают дело оружием, один на один! Да ты сам то знаешь, не мне тебя поучать.

Вот, значит, каков. Поля захотел, судебного поединка! Ладно, и это обычаю не противно. А не для этого ли он, враг, с Добрынею силой мерялся

¹ Хольмганг — букв, «поход на остров», поединок викингов.

7