Костёр 1988-09, страница 37

Есть мнение, что Николай Михайлович ни разу в жизни не покривил душой.

— Монархист! — восклицали другие, молодые люди, будущие декабристы.

Да, главный герой «Истории» Карамзина — российское самодержавие. Плохих государей автор порицает, хороших ставит в пример. А благоденствие для России видит в просвещенном, мудром монархе. То есть нужен «добрый царь». Карамзин не верит в революцию, тем более в скорую. Итак, перед нами действительно монархист.

И в то же время, декабрист Николай Тургенев вспомнит впоследствии, как Карамзин «пролил слезы», узнав о смерти Робеспьера, героя Французской революции. А вот что пишет сам Николай Михайлович другу: «Не требую ни конституции, ни представителей, но чувством останусь республиканцем, и притом верным подданным царя русского: вот противоречие, но только мнимое».

Отчего же он тогда не с декабристами? Карамзин считал, что время России еще не настало, народ не созрел для республики.

ДОБРЫЙ ЦАРЬ

Девятый том еще не вышел из печати, а уже поползли слухи, что он запрещен. Начинался он так: «Приступаем к описанию ужасной перемены в душе царя и в судьбе царства». Итак, продолжается рассказ об Иване

Грозном.

Прежние историки не решались открыто описывать это царствование. Не удивительно. Вот, например, покорение Москвой вольного Новгорода. Карамзин-историк, правда, напоминает нам, что объединение русских земель было необходимо, но Карамзин-художник дает яркую картину того, как именно совершалось покорение вольного северного города:

«Судили Иоанн и сын его таким образом: ежедневно представляли им от пятисот до тысячи новгородцев; били их, муча-ли, жгли каким-то составом огненным, привязывали головою или ногами к саням, влекли на берег Волхова, где сия река не мерзнет зимою, и бросали с моста в воду целыми семействами, жен с мужьями, матерей с грудными младенцами. Ратники московские ездили на лодках по Волхову с кольями, баграми и секирами: кто из вверженных в воду всплывал, того кололи, рассекали на части. Сии убийства продолжались пять недель и заключались грабежом общим».

И так почти на каждой странице — казни, убийства, сожжение пленных при известии о гибели царского любимца злодея Малюты Скуратова, приказ уничтожить слона, отказавшегося опуститься на колени перед царем... и так далее.

Вспомните, ведь пишет человек, убежденный, что самодержавие необходимо в России.

Да, Карамзин был монархистом, но на процессе декабристы ссылались на «Историю Государства Российского» как на один из источников «вредных» мыслей.

14 ДЕКАБРЯ

Он не хотел, чтобы его книга стала источником вредных мыслей. Он хотел говорить правду. Так уж получилось, что правда, им написанная, оказалась «вредной» для самодержавия.

И вот 14 декабря 1825 года. Получив известие о восстании (для Карамзина это, конечно, мятеж), историк идет на улицу. Он был в Париже 1790-го, был в Москве 1812-го, в 1825 он идет по направлению к Сенатской площади. «Видел ужасные лица, слышал ужасные слова, камней пять-шесть упало к моим ногам».

Карамзин, конечно, против восстания. Но сколько среди

мятежников своих — братья Муравьевы, Николай Тургенев, Бестужев, Кюхельбекер (он переводил «Историю» на немецкий).

Через несколько дней Карамзин о декабристах скажет так: «Заблуждения и преступления этих молодых людей суть заблуждения и преступления нашего века».

После восстания Карамзин смертельно заболевает — простудился 14 декабря. В глазах современников он был еще одной жертвой этого дня. Но умирает не только от простуды — рухнуло представление о мире, утеряна вера в будущее, а на престол взошел новый царь, очень далекий от идеального образа просвещенного монарха. ,

Писать Карамзин больше не мог. Последнее, что успел сделать,— вместе с Жуковским уговорил царя вернуть из ссылки Пушкина.

Николай Михайлович умер 22 мая 1826 года.

А XII том замер на междуцарствии 1611 —1612 года. И вот последние слова последнего тома — о маленькой российской крепости: «Орешек не сдавался».

СЕЙЧАС

С тех пор прошло более чем полтора столетия. Нынешние историки знают о древней России куда больше, чем Карамзин,— сколько всего найдено: документы, археологические находки, берестяные грамоты, наконец. Но книга Карамзина — история-летопись — единственная в своем роде и больше такой не будет.

Зачем она нам сейчас? Об этом хорошо сказал в свое время Бестужев-Рюмин: «Высокое нравственное чувство делает до сих пор эту книгу наиболее удобною для воспитания любви к России и добру».

Е. ПЕРЕХВАЛЬСКАЯ Рисунок В. Цикоты