Пионер 1987-09, страница 35

там. Нарезанная бумага лежала ровно в ящиках стола, написанное складывалось в черные клеенчатые покрышки от тетрадей. Записные книжки, которые Александр Александрович вел постоянно, нумеровались и регулярно просматривались (некоторые листы уничтожались). Каждое написанное стихотворение вносилось в список с отметками: когда написано, где напечатано. Хранились письма, адресованные хозяину, альбомы репродукций особенно полюбившихся картин... Блок вообще был аккуратен и систематичен, а когда кто-нибудь удивлялся этому, говорил, что «поэт не должен терять носовых платков».

Но это был кабинет поэта, и поэта, пожалуй, самого поэтичного в России. Недаром же Корней Чуковский хорошо знавший Александра Александровича, говорил: «В сущности, не было отдельных стихотворений Блока, а было одно, сплошное, неделимое стихотворение всей его жизни; его жизнь и была стихотворением, которое лилось непрерывно, изо дня в день, двадцать лет, с 1898-го по 1918-й».

На стене в кабинете Александра Александровича среди любимых рисунков и копий висела маленькая копия «Мадонны» Сассофе-ратто. Картина эта была куплена когда-то в Италии за сходство с Любовью Дмитриевной — Прекрасной Дамой первой книги стихов поэта. На резной дверце старинного книжного шкафа прилепился бронзовый Амур на одном крыле, попавший в стихотворный цикл «Снежная маска», во вторую книгу стихов. Но и Прекрасная Дама, и Незнакомка, и Снежная маска давно «отошли без возврата».

Блока больше занимали теперь иные темы. В его дневнике все чаще появлялись записи «Скука», «Пустая жизнь», «Совесть как мучит!». И стихи словно отзывались на эти слова.

Как растет тревога к ночи! Тихо, холодно, темно. Совесть мучит, жизнь хлопочет. На луну взглянуть нет мочи Сквозь морозное окно.

То, что было, миновалось, Ваш удел на все похож: Сердце к правде порывалось. Но его сломила ложь.

Всё свершилось по писаньям: Остудился юный пыл, И конец очарованьям Постепенно наступил.

Когда невзначай в воскресенье Он душу свою потерял, В сыскное не шел отделенье. Свидетелей он не искал.

Пристал ко мне нищий дурак, Идет по пятам, как знакомый. «Где деньги твои?» — «Снес в кабак».— «Где сердце?» — «Закинуто в омут».

«Чего ж тебе надо?» — «Того, Чтоб стал ты, как я, откровенен, Как я, в униженьи, смиренен, А больше, мой друг, ничего».

«Что лезешь ты в сердце чужое? Ступай, проходи, сторонись!»— «Ты думаешь, милый, нас двое⁹ Напрасно: смотри, оглянись...»

И правда (ну, задал задачу!). Гляжу—близь меня никого... В карман посмотрел — ничего... Взглянул в свое сердце... и плачу.

Эти пять стихотворений, пять вариаций на одну тему, были написаны за один день. Кроме первого, они вошли в цикл «Жизнь моего приятеля». Такова жизнь моего приятеля, моя жизнь, жизнь каждого из нас, довольных и сытых, словно говорил Блок, таков наш страшный мир.

...Прислуга Блоков Дуня постоянно плохо себя чувствовала. Однажды она решилась пожаловаться «барину». Тот пообещал отпустить ее отдохнуть и полечиться, а в дневнике записал: «Надо, чтобы такое напоминало о месте, на котором стоишь, и надо, чтобы иногда открывались глаза на «жизнь» в этом ее настоящем смысле; такой хлыст нам, богатым, необходим».

Такой хлыст необходим? Только почему — нам, богатым? Какое там богатство было у Александра Блока, зарабатывающего «на жизнь» лишь трудом поэта...

Но он слишком хорошо знал, слишком остро чувствовал, какой дорогой ценой платит за возможность писать стихи... Он постоянно думал, а иногда и говорил о том, что когда-нибудь над всеми, кто богат и доволен, разразится народная месть, месть за равнодушие и ложь. И этого времени Блок не боялся. Напротив, радостно ждал. Но ожидание это грозило быть бесконечным. Жизнь словно застыла.

Поэт искал спасения в собирании книг Шкафы в кабинете, в комнате Блока заполнялись старинными томиками. Александр Александрович считал, что книги, тем более любимые, нельзя читать как попало, что надо уметь выбирать для них подходящий день и час уверял, что сам «Войну и мир» Льва Толстого, например, может читать только в апреле, не позже полудня, а баллады Жуковского — ночью, в рождественский сочельник...

Однако книги и домашний уют не могли уберечь от тревоги. (Впрочем, домашний уют был относительным — слишком непросты были отношения Йоэта с женой ) Стихи признавались в этом

Милый друг, и в этом тихом доме Лихорадка бьет меня.

Не найти мне места в тихом доме Возле мирного огня!..

«Лихорадка» выгоняла Блока на улицу Целые дни проводил он в дальних прогулках, выбирая места «простонародные»: Шуваловский парк, Новую Деревню. Но излюбленным местом блоков-ских прогулок была Петроградская сторона. Там на улицах встречал он бродяг, чахоточных детей, доживающих короткий век, в саду Народного дома учился заговаривать с незнакомыми. По вечерам заходил в кафе Филиппова на углу Большого прос-

®