Пионер 1987-09, страница 36

Те, угловые, под самой крышей, окна -окна в квартире Блока.

пекта и Ропшинской улицы, прислушивался к разговорам, вглядывался в окружающих.

С прогулок Александр Александрович возвращался поздно, и, случалось, у самого дома подстерегали его необычные встречи. Однажды сыроватой октябрьской ночью на Мойке против Новой Голландии Блок вместе с каким-то молодым человеком спас матроса, который собирался топиться. «Охал, потерял фуражку, проклинал какую-то «стерву»,— осталось в дневнике поэта. Словно эпизод будущей поэмы...

Дома хозяина поджидали с самоваром. Чаепитие, излюбленное русское занятие, тоже было способом хоть на время отогнать тоску:

На улице — дождик и слякоть, Не знаешь, о чем горевать. И скучно, и хочется плакать, И некуда силы девать.

Глухая тоска без причины И дум неотвязный угар. Давай-ка, наколем лучины, Раздуем себе самовар!

Авось, хоть за чайным похмельем Ворчливые речи мои Затеплят случайным весельем Сонливые очи твои.

За верность старинному чину! За то, чтобы жить не спеша! Авось, и распарит кручину Хлебнувшая чаю душа!

«Распарить кручину» удавалось редко, но все же было в характере Блока нечто помогающее преодолевать «гибельные» чувства. Трагический поэт умел смеяться над собой. При этом был крайне деликатен по отношению к другим, не позволяя себе шутить над кем-либо даже за глаза.

Ирония, то язвительно-горькая, то грустная, часто звучала в стихах. И помогала говорить правду стосковавшимся по ней людям.

Горький называл Блока человеком бесстрашной искренности. И бесстрашная искренность позволила Блоку, в его неотступных мыслях о Родине, написать стихотворение, в котором возникает двойственный — омерзительный и вместе с тем любимый — облик тогдашней России.

Грешить бесстыдно, непробудно, Счет потерять ночам и дням, И, с головой от хмеля трудной, Пройти сторонкой в божий храм.

Три раза преклониться долу, Семь — осенить себя крестом, Тайком к заплеванному полу Горячим прикоснуться лбом.

Кладя в тарелку грошик медный, Три, да еще семь раз подряд Поцеловать столетний, бедный И зацелованный оклад.

А воротясь домой, обмерить На тот же грош кого-нибудь, И пса голодного от двери, Икнув, ногою отпихнуть.

И под лампадой у иконы Пить чай, отщелкивая счет, Потом переслюнить купоны, Пузатый отворив комод.

И на перины пуховые В тяжелом завалиться сне... Да, и такой, моя Россия, Ты всех краев дороже мне.

Стихотворение это поэт включил в раздел третьей книги стихов, носящий имя «Родина». Россия была дорога Блоку и в страшном, и в прекрасном своем облике. И судьба ее была главной тревогой Александра Александровича.

Он писал двоюродной сестре: «Я не понимаю, как ты... можешь говорить, что все хорошо, когда наша родина, может быть, на краю гибели, когда социальный вопрос так обострен во всем мире, когда нет общества, государства, личности, где было бы хоть сравнительно благополучно. Всего этого ужаса не исправить отдельным лицам, как бы хороши они ни были; иногда даже эти отдельные светлые точки кажутся кощунственным диссонансом, потому что слишком черна, а в черноте своей величава, окружающая нас ночь».,

Мог ли Блок представить, что «ночь» подходит к концу?..

у ШщЯгь J

В сентябре 1919 года Советская власть приняла декрет о переселении трудящихся из подвалов и трущоб. В Петрограде, Москве— повсюду семьи рабочих, красноармейцев, матросов вселялись в просторные квартиры, потесняя их бывших хозяев. Должны были занять и квартиру № 21 в доме № 57 по Офицерской улице в Петрограде. Но оказалось, что в ней живет «свой».

И дело было не в том, что Александр Александрович «занимал посты» в советских учреждениях. Для матроса, который собирался поселиться в квартире, остались бы пустым звуком должности: член редколлегии издательства «Всемирная литература», председатель дирекции Большого драматического театра, член редакционной коллегии при Петроградском отделе театров и зрелищ, член коллегии Литературного отдела Нар-компроса, член совета Дома искусств, член правле

©