Пионер 1989-07, страница 10

ла и повесила на умывальник упавшее полотенце. Мимоходом поцеловала, словно клюнула, Свешникова в голову и благонравно — ручки на коленки уселась на стуле.

— Лизонька! — потянулся к ней Свешников.

Она засмеялась, покачала головой и сказала .

раздельно:

— Нель-зя. Работать надо. Пиши.

Он послушно взялся за перо, но продолжал смотреть на нее. Она улыбнулась ему нежно и устало, а когда перо медленно, повисая в воздухе, задвигалось по бумаге, встала и пошла к окну и, как Свешников минут десять назад, стала колупать влажное дерево рамы. Что же дальше? Господи, что же дальше? Вон он работает за спиной, Ваня, Ванечка, ничего не знает, а если узнает? Сколько можно таиться? Надо рассказать. А ведь он, прямой, честный, не простит, осудит. Но ведь она же ничего дурного не сделала! «Не успела сделать»,— поправила она самое себя. «Нет, надо сказать»,- решила она и дрогнувшим голосом позвала:

— Ваня!

Ну что?— Свешников уже увлекся работой и не поднял головы.— Погоди, Лизонька, я сейчас, мысль докончу.

— Хорошо, я подожду.

Лиза не отрываясь смотрела на склоненную голову Свешникова, ей было невмоготу.

— Ваня, не сердись, я рассказать хочу...

В дверь постучали. Лиза замолчала, прижала руку к груди. Свешников растерянно поглядел на нее и встал. Заслонив спиной распахнутую дверь, он слушал, что говорил ему Иоганн Штрумп, немец, по пустякам работавший в шуваловском доме:

— Косподин Свешникоф, фас какой-то шело-фек софет, он кофорит, надо schnell, бистро.— И, пропустив Свешникова, стал спускаться за ним, говоря ему в спину: — Один раз уше биль, в поне-делькин.

В понедельник Свешников был у Ивана Ивановича Панина, беседовал с ним. Его частенько-таки отрывали от дела, приглашали в дома. Не поехать нельзя, и сейчас, поди, зовут куда-нибудь.

Внизу, равнодушно разглядывая бронзовых гениев с факелами, Ивана дожидался незнакомый человек.

— Свешников Иван?— осведомился он.

— Да, сударь.

Оденься, нам с тобой пройтись нужно.

Было что-то в тоне ого приказа такое, что предполагало повиновение.

Свешников оделся недоумевая. Когда они вышли на улицу, к ним подошел еще один, и первый, поотстав, что-то коротко буркнул подошедшему. У Свешникова вдруг пересекло дыхание от какого-то безотчетного страха. Он остановился.

— И вас слушаю, сударь,- сказал он незнакомцу.

- Будешь слушать не меня, а Степана Ивановича Шешковского. Велено доставить тебя.

Дверь отворилась. Давешний провожатый велел Свешникову идти с ним, и через минуту Свешников очутился в просторном кабинете, убранном очень просто: стол, три-четыре кресла, большой шкап, как видно, с бумагами, и бюро. Кроме двери, в которую вошел Свешников, была еще одна: она была за портьерой. Одновременно со скрипом двери портьера колыхнулась, раздвинулась, и в комнату вошел щупленький человечек. Даже не глянув на Свешникова, он прошел к столу и уселся. Бережно отодвинул на край стола небольшое блю

до с тремя просфорами и углубился в бумаги. Свешников глядел на него во все глаза, но Шешковский (это был он) писал не отрываясь. Так прошло минут пятнадцать, а Свешников все стоял. Было гадко и унизительно стоять так, дожидаясь, пока к нему обратятся, гадко и унизительно от чувства своей беспомощности и беззащитности. И вдруг Шешковский спросил:

Тебе Петр Свешников кем доводится?

— Брат, сударь,- с запинкой ответил Свешников. Он не ожидал такого вопроса. С чего бы это Шешковскому Петрунькой интересоваться?

— Брат? Я по годам полагаю, что дядя. Ты, любезный, ври, да не завирайся. Ему, я чаю, годов пятьдесят будет аль поболее?

— Да что вы, сударь! Он брат мне, ему пятнадцатый год пошел,— обрадованно заговорил Свешников. Видно, что-то напутали, какого-то другого Петра Свешникова приплели.

— Значит, он тебе брат,— протянул Шешковский.— Так, так.

Он-то знал, что путаницы нет никакой.

Петр Свешников был матрос, грабивший с Ванькой Каином. Цепкая память Шешковского выдернула эту фамилию из дела тридцатилетней давности (тогда он был еще только протоколистом тайной канцелярии), и когда он натолкнулся на однофамильца, он сразу решил это совпадение использовать.

— Стало быть, брат,— повторил он и в упор глянул на Свешникова.

Тог улыбался от облегчения. Тогда Шешковский заговорил казенным голосом:

— Так вот, января семнадцатого дня сего года сей Петр Свешников, брат твой, как ты сам показал.— заметил он в скобках,— сосланный вечно на каторжную работу, из Рогервика бежал, а как из допроса его сотоварищей видно, что похвалялся он, будто в Тверской губернии кровных своих имеет, и как до сей поры сыскать его не удалось, то надлежит всех родичей его взять под стражу и допрашивать строго, доколь не признаются, где оного вора и каторжника спрятали. А посему, во исполнение этого, беру тебя, Свешников Иван, под стражу.

Он хлопнул в ладоши.

— Эй. Мушник! ,г.

Вошел солдат.

— Пришли солдат сюда, вот этого в крепость отвести, чтоб тотчас здесь были.

Солдат вышел.

Ошеломленный Свешников молчал, потом вдруг рванулся к столу и вскрикнул:

— Да что же это, сударь? Я же вам толкую, что брат мой малолеток, а вы сами говорите, что тому пятьдесят годов! Я ни в чем не виноват!

— Отойди от стола,— негромко скомандовал Шешковский, стань вон там. Вот посидишь под караулом неделю-другую, допросим тебя, по-другому запоешь. Ни в чем не виноват, говоришь? Ладно, разберем. Укрывательство государственного преступника— то твоя вина большая, а малые вины за тобой есть? Говори! В малых проступках повинимся — о большом подумаем. Отвечай открыто, покажи свое доброжелание, и участь твоя смягчится.— Он повернулся к бюро, достал оттуда лист бумаги.— Твое сочинительство? Подойди.

На край стола перед Свешниковым лег потертый на сгибах лист.

«Молитв вместилище ярится»... «Отопрусь»,— подумал он.

— Писано мной, а кто сочинял— не знаю.

8