Граф Иван Иванович Шувалов встречает в книжной лавке Санкт-Петербурга тверского крестьянина Ивана Свешникова, который покупает книги древнеримских авторов. Шувалов приглашает Свешникова к себе в дом. Иван оказывается очень образованным человеком, знающим несколько языков. Образование ему помогли получить священник отец Николай, у которого Иван в детстве был в услужении, и Григорий Хвылянский — учитель сына местного барина. Граф Шувалов видит в Свешникове нового Ломоносова и предлагает Ивану стать личным секретарем. Свешникова вводят в высший свет. Однако его роль — роль очередной модной диковинки для развлечения скучающих вельмож. Шувалов предлагает Ивану написать, по примеру Ломоносова, поэтическое переложение библейских текстов. Свешников создает такое стихотворение. Оно отличается вольнодумством, направленным против церкви. Экземпляр стихотворения Иван дарит своей подруге — швее Лизетте, которая тоже живет при доме Шувалова. Граф распространяет стихи Ивана по Петербургу, скрывая авторство Свешникова. Шувалов понимает, что быть автором таких стихов крайне опасно.

2

«Как-то все очень скоро и внезапно у меня, думал Свешников, прохаживаясь по гладкому паркету большой светлой комнаты, сплошь увешанной картинами,- как-то вдруг и сразу...» Несколько месяцев: Петербург. Шувалов, библиотека, Дашкова, начатая книга, письма Вольтера, стихи... и Лизетта. да, Лизетта... Она не хочет выходить замуж за него. Конечно, доля невеселая — быть мужицкой женой, но когда он с горсчыо сказал ей это. она рассердилась и отчетливым своим голоском объявила, что ей все едино, какого он сословия. «Ну, так что ж, Лизонька?» «Не могу». И сказала-то очень тоскливо, будто в себе не вольна. А может, и впрямь не в своей воле? Ох. непонятно...

Свешников остановился у картины, изображавшей карету, накренившуюся над пропастью. Ее удерживал от падения гайдук в ливрее. Картина была сработана добросовестно, каждая малость выписана старательно на заказ. Это шувалов-ская карета, и гайдук шуваловский — тот самый костистый старик, что с Бернаром, камердинером, в пикет играет. А вот и самого хозяина лицо, на разный манер повторенное многими полотнами: гордый поворот головы на портрете Де Велльи, богатый кафтан с меховой опушкой; внимательный и немного напряженный, глядит Шувалов с лосенковского портрета — белое лицо от темного

* Журнальный вариант.

фона сейчас вот отделится; Шибанов, Рокотов, Эриксеи — все они, кто за страх, а кто и за совесть, изобразили Шувалова, для потомства увековечили. Ха, мысль еретическая: ну. как не его, а себя прославили, и лет эдак через двести — триста скажут люди: а это, мол, портрет, знаменитым Лосен-кой сделанный. А изображен на нем (и в памятную книжицу заглянут), изображен Шувалов, был-де такой знатный дворянин, богат был, ну, да не в нем дело... Л вот Рокотов. Гляньте, скажут, сколь велико субтильное очарование картин его...

Свешников отвернулся от картин и подошел к зеркалу, сам себе посмотрел в глаза: хорошо знакомое, худощавое, узкоглазое лицо — ну, а его-то сберегут от времени? Заслужи-ка, братец, потрудись, ты славы на деньги не купишь, родовитостью не удержишь. А хочется славы? Ого!

— Иван Евстратьич!

Тьфу, напасть! Всегда его застанут как-нибудь неловко. Вот и сейчас, как девка в барыниной спальне, перед зеркалом вертелся...

— Иван Евстратьич, я-то ищу, одевайтесь скорее, карета ждет,— торопливо говорил, подходя к нему, Людоговский.

— А куда?

— К светлейшему! Ну, быстрей, ждут же!

— К какому светлейшему? — не понял Свешников.

— Господи, да к Потемкину же,— увлекая за собой Свешникова, частил Людоговский.— До князя слух о вас дошел, велел приехать немедля. Ну же! Я вас и отвезу.

Юлий ДАНИЭЛЬ

БЕГСТВО

ПОВЕСТЬ '

Продолжение. Начало в № 6.

3