Техника - молодёжи 1995-08, страница 58

Чудеса, подумал Егор. Только и успел, что покурить, а оказывается, просидел незнамо сколько — того и гляди стемнеет. Снег, что ли, будет? Небо-то вон, как раз к снегу, да и голова какая-то не своя. Надо к дому двигать, а то жена опять переживать будет.

Егор поднялся с пня, но тут же снова сел, как бы придавленный какой-то силой. Враз отяжелели ноги и руки, сознание сковало непонятное оцепенение. Безвольный и неподвижный, Егор был как в летаргии, одинаково не способный ни пошевелиться, ни произнести хотя бы слово, и в то же время слышавший и видевший все.

Но если слух не улавливал ничего, кроме привычных звуков леса, то необычайно обострившийся взгляд внезапно различил в не столь уж отдаленной перспективе нечто, что вызвало у Егора волну панического страха, горячо прилившей к ногам и животу. Этот страх был вызван появлением среди клубящейся серой мглы некоего пока бесформенного порождения, которое было, несомненно, костным, хотя и двигалось. По мере приближения оно хаотически меняло свой облик, то странно вспучиваясь, то сжимаясь, и наконец обрело хотя и расплывчатые, но все же узнаваемые образы — заполняя собой всю поляну, из леса замедленно и беззвучно не то чтобы выбежала, а скорее выскользнула огромная стая волков. Обтекая пень, на котором сидел Егор, звери разделились на два потока, и он увидел, что их тела сплошь покрыты кровавыми язвами. Они обезображивали груди, бока и морды волков, и Егор без труда признал в этих язвах ружейные раны.

Не обратив на Егора никакого внимания, волки пробежали мимо, и тогда он увидел того, кто шел по пятам стаи и был то ли ее преследователем, то ли добровольным пастырем, — Егор увидел деда. С мертвым лицом и мертвыми глазами, тот прошел в двух шагах от него и скрылся в кустах на другой стороне поляны, где минутой раньше скрылась безмолвная волчья стая.

...Егор открыл глаза и недоуменно огляделся. Ну и дела, мать честная! Сморило! Видать, и поспал-то всего ничего — солнце как было вон над той березой, так там и осталось — однако сон успел присниться. Да еще какой! Рассказать кому — не поверит.

Всю обратную дорогу Егор раздумывал над чертовщиной, приключившейся с ним, но так ни до чего и не додумался. А дома, кроме жены, застал еще и тещу, которым все и выложил. Жена лишь засмеялась в ответ, сказав, что Егор, как и все охотники, горазд врать, но теща замахала на нее руками:

— А ты не говори чего не следует! Тимофей-то непогребенный где-то лежит, вот и явился Егору. Не дай Бог, к дому приходить станет, надо будет освятить дом-то...

IV Остаток зимы и всю весну Егор безвылазно просидел дома.

Он чувствовал необъяснимое охлаждение к охоте, которой занимался с детских лет и которой рассчитывал заниматься всегда. Но вдруг — отвратило. Вместо того чтобы набивать патроны или катать дробь, Егор целыми днями занимался разной домашней работой, и в его голове все чаще возникало смутное воспоминание о чем-то таком, что то ли было, то ли приснилось-привиделось. И это "что-то" было связано с волчицей. Как будто когда-то и где-то она сказала ему некое заветное слово. Да и сейчас будто в ухо нашептывает: "Бросай, Егор, охоту, бросай..."

Но Егор еще не мог решить окончательно, что ему делать, и пока прикидывал, как быть, пришло лето, незаметно перевалило за макушку и разразилось небывалым урожаем грибов. Деревенские каждый день таскали их целыми корзинами, но грибов не убывало, и в один из дней Егор тоже собрался в лес. Там у него были одному ему приметные места, где на тихих и светлых полянах из года в год вызревали красные, как мухоморы, подосиновики — из всех грибов грибы, по мнению Егора.

Очутившись в лесу и вновь погрузившись в давно забытые запахи и звуки, он почувствовал, что в нем пробудились былые чувства и страсти, которые, как он думал, уже угасли в душе и которые, как оказалось, никогда не затухали, а горели сильно и ровно, как ушедший внутрь огонь, которому нужен лишь порыв ветра, чтобы вырваться наружу. Тут и там на осинах чернели дупла, и каждое дупло было как тайна, как вход в другую жизнь, где Егор неоднократно бывал и куда его снова страстно манило.

Стали попадаться грибы, один лучше другого, и Егор брал только молодые, крепкие, равнодушно проходя мимо старых. Впереди из травы высовывалась темно-серая шляпка большого подберезовика. Он явно перестоял и наверняка был червивым, и Егор поддал шляпку ногой. И удивился, почувствовав, что ударил не по грибу, а по чему-то твердому; что-то странное, ни на что не похожее, выкатилось из травы, поразив Егора непонятным, неживым обликом. Не представляя, что бы это могло быть, Егор нагнулся и рукой раздвинул траву. И отшатнулся: передним, наполовину утопая во мху, лежал серый человеческий череп...

Егор редко испытывал страх, но сейчас ему на миг сделалось не просто страшно, а жутко, словно к нему прикоснулось нечто такое, чего нельзя и вообразить и что тем не менее существовало и обитало рядом.

Рука машинально потянулась в карман, где лежала махорка. Свернув цигарку, Егор несколько раз глубоко затянулся. Он понимал, что уже не уйдет с этого места и не бросит все как есть. Раз лежит череп,

значит, должно быть и все остальное, череп не мог сам по себе оказаться в лесу.

Выбрав среди валежин сук потолще, Егор принялся разгребать мох и траву вокруг того места, где раньше лежал череп. И сразу же выковырял из земли одну кость, за ней вторую. Потом обнажились ребра, и вслед за этим изо мха вывернулась какая-то металлическая коробка. Егор поднял ее. Судя по зеленым купоросным пятнам, как плесень облепившим коробку, она была медная или латунная, но как Егор ее ни поворачивал, не мог определить, для чего она предназначалась. По бокам коробки были сделаны ушки, и выходило, что коробка носилась через плечо. Но для чего она все-таки служила? Ответить на это Егор не мог, понял только одно: коробка старая, сейчас таких не делают.

Провозившись с час, Егор наконец убедился, что ничего больше не найдет. Все, что удалось выкопать, лежало перед ним: пусть и не целый, но тем не менее человеческий скелет. Как определил Егор, он лежал в лесу не один год, а может, не один десяток лет — кости не только пожелтели, но многие были просто черные. Поначалу, когда Егор только начал откапывать скелет, он не очень-то присматривался к нему, но сейчас, "примерив" его к себе, присвистнул: "мужик" вымахивал метра на два!

Бросить эту громадную груду Егор не мог — человека ведь нашел, не скотину, нужно было как следует закопать все. Но эту мысль тотчас перебила другая: как закапывать, если сначала надо обо всем заявить в милицию. А там начнут расследование, приедут на место и скажут: зачем закопал?

Приходилось оставлять все как есть. Положив найденную сред| стей коробку в корзинку, Егор пошел домой.

Ни в какую милицию Егор ни о чем не заявил. Не до того стало. Все вдруг высветилось, и высветилось невероятно: а что, если там, в лесу, он нашел сгинувшего деда Тимофея?! От этой мысли бросило в жар, но, ухватившись за нее, Егор ни о чем другом больше не думал. Коробка! На все могла дать ответ только эта странная, неизвестно для чего служившая коробка. Никто из тех, кому Егор ее показал, не мог отгадать ее предназначения. Даже деревенский кузнец, всю жизнь возившийся с разными железками и годами годившийся Егору в отцы, развел руками:

— Ей-Богу, не знаю, что за штуковина.

И тогда Егор решил поспрашивать о коробке у стариков, и стал перебирать в памяти, кому бы из них показать свою находку И в конце концов решил идти к деду Матвею Пахомову. Старее его в деревне никого не было. Говорили, что деду Матвею уже под сто лет, и уж он-то должен отгадать, что это за коробка такая, которую не признал никто.

И дед Матвей не подкачал. Покрутив коробку в узловатых пальцах, он приложил ее затем к боку и сказал:

— Кажись, лядунка. Крышки вот тока нету, а то бы как есть лядунка.

Что это такое — лядунка, Егор не знал, но зато на память пришло другое слово — лампадка, и он спросил:

— Для церковных дел, что ли?

— Сказал тожа — для церковных! — отмахнулся дед Матвей.-—А для солдатских не хошь? Патронташ это. В ем царевы солдаты п,

ны таскали. Ты-то где раздобыл?

Егор сказал, что осталось от отца.

— От Ивана? Не могет от Ивана, он при царях не служил. Дедова это, Тимофеева, значитца.

Мать честная, подумал Егор, до простой вещи не додумался: ведь дед Матвей наверняка знал деда Тимофея! Погодки небось.

Что и подтвердил дед Матвей, ударившись в воспоминания:

— Я ведь Тимофея-то во как знал! Дед-то твой, знашь, какой мужик был? Еруслан! Лошадей с копыт сшибал Тимофей-то. А уж какой охотник был — таких, чай, и у самого царя не было. Барин-то наш все в псари Тимофея звал, а тот ни в каку. Один любил по лесу шостать.

— А правда, что у деда Тимофея волк жил?

— Бог не даст соврать — жил.

— И что он навел деда на стаю?

— А кто ж его, голубь, знает? Могет, и навел. Рази знаешь, о чем он думал, волк-то? Я ведь видел их в тот день, когда Тимофей в лесу-то сгинул. Мы у моста вон еще постояли, покурили. А вечером шум — Тимофея нету. Ждали-ждали, так и не заявился. Ну утром искать, да што толку? Рази найдешь в наших-то болотах?..

Весь вечер Егор думал об услышанном. Лесная тайна так и осталась тайной, но, как живой, вставал перед глазами дед Тимофей, и все сходилось к тому, что это его неприбранные кости лежат на глухой поляне, — и лядунка в пору пришлась, и дед-то, оказывается, богатырь был. А скелет-то вон какой. Тимофей это, и никто больше. И нечего ходить в милицию. А вот похоронить деда нужно.

Так Егор и сделал. На другой день, взяв лопату и топор, ушел в лес. Вырыл под старой березой могилу и осторожно переложил туда кости. Закидал землей, утрамбовал как следует, а сверху насыпал холмик и обложило его дерном. Крест какой-никакой сделал, поставил в изголовье, и к нему прислонил лядунку — пускай лежит. Посидел у могилы, покурил. Спи, дед Тимофей, сказал. Любил ты лес, в нем и смерть принял, и будет тебе в нем хорошо и спокойно. Спи... ■

ТЕХНИКА-МО Л ОДЕЖИ 8 ¹9 5

40