Вокруг света 1969-06, страница 68

Толпа, которая встретила нас на кантонском вокзале, судя по количеству реявших над ней плакатов, призывов и транспарантов, мало чем отличалась от предвыборного митинга республиканской партии в Америке. Оказалось, однако, что вся эта манифестация с бесчисленными портретами Мао и хоровым скандированием цитат устроена была в честь нашего приезда в Кантон студентами местного педагогического института.

Студенты-педагоги торжественно сняли нарукавные повязки хунвэйбинов и надели их на нас. Затем завязался вежливый разговор. Студентка с косичками задала нам вопрос о странном мире, из которого мы возникли: «А много ли, — спросила она, — красных охранников в Австралии?» Впрочем, она была единственной, кто вообще проявил интерес к нам и нашей жизни. Все остальные горели нетерпением рассказать нам о себе и своем великом маоистском рае.

Потом мы обедали со студентами-педагогами в огромной столовой, которая, как мне показалось, была специально построена для создания громоподобного эха. Пронзительный громкоговоритель вещал не переставая. «И как они это выносят?» — риторически спросил кто-то из нашей группы. Мы еще тогда не знали, что радиозаклинания входят в программу «политических наук», занимающих львиную долю времени в учебе трех тысяч студентов пединститута. Многие из них в 1966 году побывали в Пекине, где они лицезрели председателя Мао. С тех пор «политические науки» заменили им все остальные.

Из Кантона в Шанхай мы летели на комфортабельном советском турбовинтовом самолете; время полета прошло незаметно, нам не давала скучать наша бортпроводница — короткие косички, огромный значок с изображением Мао, уродливые мешковатые брюки и бездна энергии. Перед взлетом она раздала значки с изображением Мао всем пассажирам, лотом вытащила из кармана серой куртки «Красную книжечку» и предложила нам (вместо обычного «пристегните ремни») почитать что-нибудь из мыслей Мао. Раз уж мы так хорошо себя вели, сказала под конец полета стюардесса, она нас выучит песне «Бунт — дело правое».

В Шанхае стоял мертвецкий холод. Нам выдали синие пальто из хлопчатобумажной ткани и, усадив в автобус, повезли в университет Тунцзи, находящийся в нескольких километрах от города. Внешне университет больше всего напоминал тюрьму: учебные корпуса, мрачные и безликие, обнесены четырехметровой стеной с единственными воротами. Под стать странному университету были и студенты — держались они замкнуто, холодно, как бы в постоянном напряжении, и смотрели на нас с нескрываемым презрением. Весь день из репродукторов с металлическим клекотом вещал что-то женский голос, лишь изредка прерываясь для того, чтобы передать революционные песни. В конце концов мы научились от души радоваться энергичному ритму песни «В бурном море не обойтись без кормчего» — хоть ненадолго, но она все же избавляла нас от зловещего голоса.

Нас расселили по комнатам-пеналам, которые мы делили с бесстрастно молчаливыми китайскими студентами, с ними же мы ходили по утрам мыться ледяной водой в темном чулане в конце темного коридора. После двух дней заточения в Тунцзи мы решили выйти в город. Мне удалось выскользнуть за ворота, но тут же какие-то разъяренные люди на велосипедах, гневно крича что-то мне в

лицо, водворили меня обратно. В другой раз я вышел за ворота, но не успел пройти и полукилометра по улице мимо низеньких деревянных лавок, как чья-то рука схватила меня за плечо. Студенты были взбешены тем, что я вышел в город, да тем более с фотоаппаратом! Возвращаться я отказался, но куда там — они препроводили меня на территорию университета силой.

Через три дня мы поехали в сельскохозяйственную коммуну Шэньдинь. Два дня прожили мы в крестьянских семьях, ели их пищу, выходили с ними на поля, вместе доили коров, осваивали работу на домашних доменных печах и комнатных текстильных фабриках. Жизнь бок о бок с крестьянами понравилась нам куда больше, чем проживание среди суровых, забывших о юморе студентов университета Тунцзи. Приятно было видеть, как весь поток пропаганды, ежедневно выливаемый на крестьян, стекал с них так же, как стекает вода с гуся, выходящего на берег.

Не и там, в коммуне, не обошлось без неприятностей. Приехавший вместе с нами из университета хунвэйбин собрал нескольких деревенских «революционных смутьянов» и рассказал им, что мы все время фотографируем «старый Китай». В ка-кой-то мере это было правдой. Нас и в самом деле очаровала архитектура древнего Китая, дома из почерневшего от времени дерева, причудливые карнизы и искусно разукрашенные двери и ставни. Все это мы действительно фотографировали. Но хунвэйбин поведал смутьянам, что мы-де снимаем, чтобы продать потом фотографии американским журналам в качестве «доказательства» того, что Китай медленно движется вперед. Так что нас тут же подвергли публичной критике и осуждению.

В течение почти всей нашей поездки у нас не проходило смутное ощущение, что все, что нам удается увидеть, не отражает истинной жизни страны, что в Китае идет настоящая борьба, она происходит скрытно, но ее все же нельзя не заметить по некоторым косвенным признакам. Вот хотя бы один пример. Мы выехали из коммуны поздним вечером: на полпути в Шанхай наши автобусы остановили солдаты с автоматами. Странное это ощущение, когда тебя 'выталкивают из автобуса и подравнивают прикладом в строю других пассажиров, когда тебя обыскивают солдаты с примкнутыми штыками.

Шанхай — это город, нарисованный художником, в палитре которого было всего две краски: черная и темно-серая. Его здания, в основном викторианские по стилю, угрюмы и темны как ночь; склонившись с двух сторон, они глядят своими окнами на темную, тускло освещенную улицу-реку.

Куда бы мы ни шли, нас тут же окружала толпа. Она почти совсем не улыбалась, эта толпа, она не выказывала ни малейшего желания завязать с нами простой человеческий контакт. Она просто смотрела на нас.

На улицах Шанхая — непривычное для китайских городов многолюдье. Редкие грузовики пронзительно гудят, и тогда темно-синие куртки расступаются, пропускают их, потом снова смыкаются, и река течет дальше.

Пекин встретил нас холодным колющим воздухом утра. Ветер погромыхивал проволочными распорками аэродромных флагштоков. К полудню мы

66