Вокруг света 1983-10, страница 40

проблема. После строительства плотин на Куре уровень реки поднялся, грунтовые воды подверглись депрессии — следовательно, повысился и их уровень, причем очень значительно. Современная дренажная система не всегда справляется с подпором подземных вод, а подземные коллекторы-тоннели, сооруженные в прошлых столетиях, вышли из строя. В результате фундаменты домов на правом берегу мокнут...

В первый же день знакомства Георгий Ираклиевич повез меня посмотреть один из объектов. Шли работы по реконструкции бывшего «Караван-сарая» — большого здания на набережной, воплотившего в себе несколько архитектурных эпох — от доклассицистского периода до модерна. Внутри сносили перегородки, укрепляли стены, реставрировали бассейн. В глубоком котловане рядом со зданием трудились рабочие. Из отверстия в каменной стенке хлестала вода.

— Видите, откуда льется? — спросил Батиашвили.

— Из трубы,— ответил я, приглядевшись.

— А труба какая? Керамическая. Ей бог знает сколько лет. Древняя дренажная система. Вскрылась совершенно неожиданно. Воду мы, конечно, укротим, фундамент будет сухим. Но это хорошая иллюстрация к нашим проблемам. Мы вроде бы стараемся ради Города, помогаем ему, лечим, а он подбрасывает каверзы одну за другой...

Я отметил, что Георгий Ираклиевич тоже в разговоре называет старую часть Тбилиси — Городом, акцентируя слово так, что оно звучит с большой буквы.

В мастерской на Руисской улице я улучил лишь несколько минут для разговора с Георгием Ираклиевичем, а в основном наши беседы с Батиашвили проходили в... машине. Он вечно куда-то спешил, всюду его ждали, его «Жигули» сновали из конца в конец большого города.

— Архитектор — это не только проектировщик,— объяснил Георгий Ираклиевич, бросая машину из ряда в ряд.— Если не выбивать детали, элементы конструкций, то все наши красивые проекты останутся на бумаге. Вот и мотаюсь: заводы, совещания, Союз архитекторов... Сейчас очень горячие недели. Если я промедлю в июле, то к октябрю—к празднику — трудно будет закончить программу.

Я знал, что в октябре будет праздноваться 200-летие Георгиевского трактата — соглашения о добровольном присоединении Грузии к России, заключенного в 1783 году в крепости Георгиевск. К этому событию приурочивалось завершение очередного этапа реконструкции, тогда же будет праздноваться и Тбилисоба.

— Знаете, между прочим, и наша работа связана с Георгиевским трактатом,— сказал Батиашвили.— Причем прямо связана. Ведь история Тбилиси — это беспрерывная смена войн и ко*

п

ротких периодов затишья, безжалостных разрушений и интенсивного строительства. Самым страшным было последнее нашествие персов в 1795 году, когда после поражения небольшого войска царя Ираклия II на Крцанисском поле более трети города было сровнено с землей, а остальная часть основательно разрушена.

— Помнится, как раз об этом периоде истории повествует поэма Николоза Бараташвили «Судьба Грузии».

— Да-да, — подхватил Георгий Ираклиевич и прочитал на память несколько строчек на грузинском. Позже, в Москве, я нашел их в великолепном переводе Михаила Дудина:

Лишь имена погибших в тишине Накат волны передавал волне. И понял царь, что из всего добра Осталась только в целости Кура.

— ...Так вот,— продолжил Батиашвили,— после присоединения Грузии к России захватчики уже не смели нападать на наши края. Поэтому в работе реставраторов водораздел проходит по XVIII веку. От зданий предшествующего периода осталась лишь подземная часть — фундаменты, туннели, дренажные системы различных эпох, подземные ходы — среди последних есть даже такие, что тройка лошадей может проехать. А вот здания конца XVIII века и более поздние сохранились. Именно они — исходный материал для создания заповедного Старого Тбилиси...

— Скажите, наверное, новый принцип — принцип охранной зоны — заставляет город менять какие-то привычки?

— Какие-то — да,— с нажимом сказал Георгий Ираклиевич.— Безусловно/ Например, транспортная проблема — одна из важнейших. Транспорт — это бич всех охранных зон в мире. Мы надеемся, что нам удастся отвести от «Калас-убани» все транзитные потоки.

— А как быть с такими «привычками», как детские сады, школы? Ясно ведь, что старый город — с его преимущественно торгово-ремесленной функцией — не предусматривал такие сооружения.

Батиашвили резко затормозил и взглянул на часы.

— Могу высвободить сорок пять минут,— сказал Георгий Ираклиевич.— Поехали в мастерскую. Кое-что покажу...

И мы помчались на Руисскую, 9.

Опять многократно звучало слово «функция». Вытаскивались планшеты, на которых реконструируемые участки выглядели еще более красочно, чем в жизни. Георгий Ираклиевич подвел меня к большому макету из серо-коричневого картона.

— Вот,— сказал Батиашвили,— как вы думаете, что это?

Необычной формы, трехлепестковое в плане здание удивительно точно вписывалось в сложную конфигурацию внутреннего пространства квартала. Плоская крыша, удобная для прогулок. Изящные обводы лестничных маршей,

идущих по периметру. Крытый двор под домом.

— Театр?

— Не угадали. Детский сад. Пришлось покорпеть, прежде чем родилось такое решение. Этот дом будет гармонировать с соседними зданиями, органично войдет в ансамбль квартала. А родители не станут ломать головы, где бы пристроить детей в старом городе. Это вам и пример регенерации, и образец здания, адаптированного под нехарактерную ранее функцию. Таким же образом мы будем искать решения для школ, яслей... Вообще, прежде чем приступить к реконструкции, мы тщательно оцениваем категорию значимости каждого сооружения. Таких категорий четыре. Здание может быть памятником архитектуры, может иметь фоновое значение, может обладать лишь материальной ценностью как капитальное сооружение, наконец, есть здания-паразиты. Вот как раз последние мы сносим без угрызений совести, а к первым трем категориям подход совсем иной: к каждому зданию — индивидуальный. Памятники реставрируем обязательно, а дальше — либо оставляем им прежнюю функцию, либо адаптируем.

— И все-таки как это понять—«адаптируем»? — вставил я. Сорок пять минут, вырванные из жесткого графика этого дня на колесах, подходили к концу, но мне не хотелось, чтобы оставалась неясность.— Я постоянно слышу это слово, а суть ускользает. Что такое адаптация памятника?

— Прошу в машину,— повел широким жестом Батиашвили.— В дороге расскажу.

«Жигули» трясутся на брусчатке крутого Винного спуска. Мы выезжаем на Метехский мост. Над нами слева величественный храм.

— Видите? Это Метехи, памятник XIII века. Сейчас там молодежный драматический театр-студия. Я вам уже говорил про регенерацию. Вот мы обеспечили жизнеспособность какого-то сооружения. Иными словами, вернули к жизни то, что могло уйти в небытие в результате... некроза, что ли. Теперь надо создать условия для полноценного функционирования объекта, дать новое звучание старой функции. В храме, как и раньше, будут собираться люди, но в качестве духовной пищи они получат не религиозные проповеди, а музыку, театральное искусство. Храм, обретя себя в современной городской структуре, найдет свое место и в нынешней культурной жизни. Или взять торгово-ре-месленные ряды...

«Жигули» остановились на площади Ленина.

— Я вас здесь высажу, а сам помчусь дальше. Опаздываю,— озабоченно сказал Батиашвили.

— Так что же теперь в торговых рядах? — спросил я, вылезая.

— Разве я не сказал? — удивился Георгий Ираклиевич.— Там сейчас мастерские народного художественного промысла...