Вокруг света 1985-08, страница 48

Ю. ЛИН ник

МОЙ ЗАВЕТНЫЙ БЕРЕГ

Сахаре, говорят о том, что пять тысячелетий назад здесь было множество рек и озер. Тогда огромные пространства Сахары населяли племена охотников и скотоводов. Но с изменением климата они вынуждены были покидать эти края в поисках воды, и вскоре просторы Сахары совсем обезлюдели.

Так, в 111 веке до нашей эры возникло Дженне — небольшое поселение на пути медленной миграции скотоводческих племен древней Сахары на юг. Сначала это были несколько хижин из древесных сучьев, обмазанных речным илом. Некоторые постройки сгорели, оставив ровные, гладкие отпечатки обожженной глины в нижних слоях раскопок.

Первые поселенцы изготовляли глиняную посуду, женщины носили ожерелья из грубо обработанного камня, толкли зерно в ступах из песчаника, выращивали рис, ловили рыбу.

В 300-х годах нашей эры началось строительство городской стены: она нужна была не столько для обороны при вторжениях неприятелей, сколько для защиты города от губительных половодий во время ежегодных разливов Бани. К 800 году строительство стены было закончено.

В VIII—XI веках на рынки древнего города началось проникновение из Северной Африки исламских купцов. Видимо, вместе с новыми для Джен-не-Джено товарами сюда попали и новые архитектурные идеи: строители начали возводить прямоугольные здания, которые постепенно оттеснили традиционные круглые постройки. Число жителей в Дженне-Джено достигало в те времена двадцати тысяч человек.

Городской образ жизни господствовал в Дженне-Джено на протяжении более тысячи лет, и причины упадка города в XIII веке еще до конца не ясны. Возможное объяснение: командные высоты в экономике города постепенно переходили в руки исламской элиты, которая, желая оградить себя и свою культуру от старинных местных обычаев и традиций, основала новый Дженне, а старый тем временем все более и более терял свое значение. В начале XV века последние жители покинули Дженне-Джено, оставив после себя лишь полуфантастические легенды гриотов...

Правительство Мали издало закон, который должен служить целям охраны культурного наследия.

Большинство находок экспедиций ученые переправили в Бамако, столицу республики, где им обеспечено надежное хранение...

Люди, приходя в музеи и разглядывая эти экспонаты, будут узнавать об удивительном городе Дженне-Джено, об одном из важнейших археологических открытий, сделанных в Африке во второй половине XX века.

Недаром Дженне-Джено стали называть «Троей XX века».

■■■ аких озер, как мое безымянное

щ озерцо, много в Карелии. Но ■ ■ никогда не надоест его синева и Щ| высокое небо над ним. Я очеловечиваю озеро и берега его: тростники перешептываются, ивы уходят в раздумья, а сабельник здоровается со мной за руку-— его лист как пятерня. Мои заветные берега каждый день дарят открытия...

Мелководье берега утыкано зелеными спицами ситняга. Половина спицы — в воде, половина — над зеркалом. На острие спицы сидит стрекоза-стрелка, а у основания копошится ручейник. Две среды связывают это милое игловидное растение, что поровну принадлежит и воде и воздуху.

Спицы ситняга — подобие камышей. Удивляешься этому сходству, будто попал в игрушечный мир. Люблю мысленно превращать мелководье в уменьшительную линзу — вот крохотные мальки вошли в заросли ситняга. Когда подрастут, перейдут в камыши. Сохранятся все пропорции, но увеличатся размеры.

Очень прост маленький ситняг: зеленая спица, а наверху скромный коричневый колосок. Укладка чешуек на нем изумительная: здесь трудился мастеровитый кровельщик.

Ситняг любит расти часто-часто. Благодаря этому экосистема имеет интересную пространственную структуру: многослойные зеленые частоколы идут по мелководью широкой полосой. Спица к спице! Образуются лабиринты. Любопытно наблюдать за личинками поденок, облюбовавшими это пространство,— здесь они как за надежной защитной сеткой: могут спокойно расти в зеленой вольере, крупная рыба сюда не проберется.

Мелководье — связь между берегом и сушей. Ситняг устроен так, что может переносить и затопления и засуху: его видишь то глубоко под водным зеркалом, то весьма далеко от воды. Почти непрерывная полоса ситняга четко обозначает береговую линию в ее среднем, наиболее устойчивом положении, поэтому картографы по ситнягу могут точно определить подлинные границы озера.

...Вот кулик улит вошел на своих длиннющих ногах в озеро, вода ему уже по грудь. Вокруг улита — спицы ситняга, лучший фон для долговязой птицы. Ведь улит всем своим образом жизни связан с мелководьем: и ноги-ходули, и клюв-пинцет указывают на это.

Выйдешь летом на приозерное болото и ахнешь — оно среди солнца и синевы чуть не все покрыто снегом. Пушица плодоносит! Захватывающее зрелище... Длится оно недолго: ветер вычешет белый шелк, разнесет по шелковинке.

Цветет пушица ранней весной, вместе с первыми ивами. Между кочек — талая вода. Утром на ней — слюдяной лед. И над этим ледком поднимается цветущая пушица!

Зеленая спица стебля увенчана единственным колоском. Он покрыт чешуйками — прозрачно-грифельными. Такого цвета в природе я больше не встречал. В нем есть и серебристость и черно-ватость. Эти оттенки хорошо подходят для передачи палитры ненастья.

Я люблю плакун-траву вместе с ее отраженьем. Знаю: не на себя она любуется, а смотрит нам в душу. Ушла к озеру, чтобы не теснить других, остановилась у самого зеркала. Только тут ей и место: на виду открытых просторов, перед спокойной гладью. И чтобы недалеко тростники были. И чайки не исчезали из поля зрения. И чтобы на виду стояла северная деревенька.

Я люблю плакун-траву весной — вот поднимаются на затопленных берегах ее красноватые гранистые стебли. Я люблю плакун-траву летом — вот зазвенели розовые соцветия на августовских берегах. Я люблю плакун-траву зимой — вот поднимаются ее голые стебли над островной наледью. Даже среди зимы плакун-трава не потеряла своей стройности, даже посмертно излучает она красоту.

Впрочем, это только видимость смерти. Разглядывая высокие ребристые чашечки, радостно удивляюсь: в них еще много семян. Значит, снегири пока не добрались до них. Ничего, доберутся.

Сей, снегирь, по снегу!

Лобелия Дортмана тоже живет в двух средах. Над розеточками ее придонных листьев проплывают мальки, а на цветочную стрелку часто садятся стрекозы. И во внешнем облике, и в образе жизни этой травки много загадочного. Почему она оставила своих сухопутных сестер и переселилась на мелководье, к тростнику да водоперице? Словно искала защиты под прикрытием озерных зеркал. Что ж, лобелия нашла здесь все: и уют и простор.

Приходит час, и розетки выпускают цветочную стрелку. Люблю в эту пору наклониться с борта лодки над лобелией: внизу — донная весна. Смело поднимается вверх подводная травка. Но поблизости у зеркала замирает, словно не решается пересечь заветную черту. Потом осторожно-осторожно выносит бутоны в иной мир...

Строение венчика у лобелии простое: два узких отгиба смотрят вверх, а три, чуть более широких, направлены книзу. Чувствуется в цветках застенчивость, робость. Расположены они по три-четыре на безлистых стрелках. Словно вынесены на тонких шестах фонарики дру

46

Рисунок А. ГУСЕВА