Вокруг света 1985-10, страница 12

Мысли Штайна вызвали горячий отклик у молодых образованных йеменцев, которым небезразлично будущее своей страны. Я не раз слышал, как Мухаммад заинтересованно обсуждал эту статью со своим другом и коллегой Абд эль-Азизом.

С Абд эль-Азизом я впервые ходил в гости к южноаравийским бедуинам. Границы стоянки обозначали бочки из-под бензина и яркие банки от порошкового молока. Под деревом сумр, родственником нашей акации, сидел на войлоке худой старичок с жидкой эспаньолкой. Перед ним тлел костер. За брезентовый пояс короткой юбки заткнут был кривой широкий кинжал с костяной рукояткой, называемой в этих местах «лысая голова». Старичок потягивал наргиле — курительный прибор, состоящий из кокосового ореха и прямой деревянной трубки. Старушка в черном платье до пят и черной лицевой маске ставила на угли закопченный алюминиевый чайник.

С нами поздоровались за руку, пригласили на войлок. Подошла замужняя — тоже в маске — дочь стариков, и завязался общий разговор. Они — из племени халика, входящего в сопле-менность сейбан. Кочуют из Левого ва-ди (восточной развилки долины Дауан) до развалин древнего поселения Рей-бун, которое раскапывают наши археологи. В хозяйстве всего десяток верблюдов и полсотни худых черных коз. Козы все время подбирались к костру, чтобы посмотреть на гостей, и бедуинки, швыряя галькой, отгоняли их.

Старушка подала нам стеклянные стаканчики со светлым кофе, пахнущим имбирем и кардамоном, разделила на всех подгорелую лепешку из сыроватого пресного теста. У хозяйкиной дочери трое детей. Старшему— Салеху — семь с половиной лет, но в школу он не ходит. Стоя рядом с костром, Салех смотрел на нас во все глаза, даже не отмахиваясь от назойливых мух. На шее у него висел на шнурке пластмассовый судейский свисток, в который он время от времени оглушительно свистел. Его младшая сестра качала укрепленную на ветке сумра Колыбель, где спал самый маленький. Дерево служило чем-то вроде буфета и шкафа: на ветвях висели стаканчики, сковородки, рубашка и дешевый кассетный магнитофон—утеха уехавшего по делам зятя.

Если муж остается жить в доме родителей жены, этнографы называют это матрилокальным поселением. Считают, что у бедуинов оно встречается исключительно редко, но жизнь, как известно, не всегда совпадает с теорией. Кстати, о доме...

— А есть ли у вас шатер? — спрашиваю я.

— Есть, сынок,— отвечает старик.-— Но мы его стелем на песок. Зачем закрывать небо? А тени и от дерева хватает.

Узнав, что я из Советского Союза, люди из племени халика задали тот

же вопрос, что задавали Штайну беду-ины~шаммары:

— В твоей стране есть бедуины?

— У нас тоже разводят верблюдов, овец и коз,— объяснил я.— Но у наших скотоводов есть постоянные прочные дома, а дети их учатся в школах.

Салех перестал дуть в свисток. Его мать, теребя золотой браслет на запястье, внимательно смотрела на нас с Абд эль-Азизом через прорези маски.

— Что ж, сынок,— сказал старый бедуин.— у _Нас сейчас большие перемены. Если аллах захочет, мой внук тоже будет учиться...

БЕДУИН У СЕБЯ ДОМА

Узнав о начале планомерных этнографических разысканий в Хадрамауте, Лотар Штайн пригласил меня в Лейпциг — ознакомить немецких коллег с результатами первого полевого сезона.

...В Лейпциге, в просторном кабинете директора Музея этнографии, полутьма, на стене белый экран. Я рассказываю об этнографических коллекциях, собранных в Хадрамауте, о картосхеме, отражающей расселение племенных и других традиционных групп в долине Дауан. Показываю слайды.

Два путника встретились в. пустыне, один — на верблюде, другой — на мощном японском мотоцикле, разукрашенном пестрыми лентами и перьями. Еще кадр: на площади городка, выросшего прямо в русле высохшей реки, зажатой отвесными бортами плоских гор, чернолицый чайханщик цедит чай из привычного для Южной Аравии луженого сосуда — старинного медного «самауара», в котором и по обличию, и по названию нетрудно узнать обыкновенный русский самовар... Вот седобородый старец сжимает в руках тонкоствольный фитильный мушкет. Теперь этот мушкет хранится в Музее антропологии и этнографии имени Петра Великого — на берегу Невы. Когда-то ни один уважающий себя бедуин не расставался с подобным оружием, а кривые кинжалы-джамбии до сих пор — необходимая деталь костюма многих мужчин из племен, кочующих в пустыне, в долинах и на плоско-горьях-джолях.

Лотар Штайн говорил о крепнущем сотрудничестве ученых СССР и ГДР, изучающих кочевое и оседлое население юга Аравии — одного из древнейших очагов человеческой культуры.

— Это процесс интернациональный,— говорил он.—■ Свой вклад вносят австрийцы и французы, ученые наших двух стран... Я планирую экспедицию на остров Сокотру...

Неисповедимы пути, по которым этнографа-арабиста ведет судьба. Дпя меня прямая дорога в Хадрамаут лежит через Лейпциг и Веймар.

Прав, несомненно, Лотар Штайн — он же бедуин Абдаллах:

— В конце концов, мы делаем общее дело.

Лейпциг — Хадрамаут — Ленинград

ааш ашад иш

ЧЕЛОВЕК И ЕГО

Мы ехали на предприятие, которое, как объяснили мне в Куйбышеве, открывает одно из самых перспективных направлений в сотрудничестве человека с природой. Предстояло увидеть уникальный плавучий рыборазводный завод. Моими спутниками были Владислав Григорьевич Болотов, начальник управления Средневолжрыбвод, и Анатолий Ефимович Кудрицын, старший госинспектор рыбоохраны. И потому, оказавшись среди специалистов, я спросил, а чем, собственно, отличается этот завод от обычных рыбо-разводных хозяйств. Почему его созданию придается такое значение?

Болотов заметил, что разница принципиальная. Я понял дальнейшие объяснения Владислава Григорьевича так: обычный стационарный рыборазводный завод — это значительные по площади водоемы по подращиванию молоди, где и вода, и земля, и воздух, и свет, и растительность — все естественное. Человек там просто подключается к работе природы. На плавучем же рыбо-разводном заводе, по сути, все это создается искусственно. Речь уже идет не о подключении человека к работе природы, а о создании как бы некой микромодели природы.

Конечно, говорил Болотов, непросто было создать такую модель, ведь природа отлаживала свой тончайший и сложнейший механизм миллионы лет. Зато решение этой задачи, а в Средневолжрыбводе ее практически решили, сулит многое. Этот завод имеет огромные преимущества перед обычным. Во-первых, плавучий завод — это полная автономия. Он не требует земель, не требует строительства громоздких стационарных сооружений. Работа его не зависит от погоды, от колебаний уровня воды, люди сами задают тот режим, который необходим. Далее, завод мобилен. Сегодня он, скажем, пополняет рыбные запасы Волги, а завтра его можно перегонять хоть в Сибирь, хоть под Ленинград. Не везде же, где подорвана рыбная база, выгодно и вообще возможно создавать рыборазводные стационарные хозяйства. В подобных местах волжский завод незаменим. И еще. В отличие от обычных стационарных хозяйств, рассчитанных, как правило, на производство какого-то одного вида рыбы, он может перестраиваться на любой вид. По проекту завод сориентирован на северные виды, сейчас же занимается восстановлением волжской рыбы: жереха, сазана, щуки, стерляди.

— Это уникальное сооружение,— горячо утверждал Болотов.— Аналогов в мире ему нет. Когда показывали его выставочный вариант в Ле-

10