Вокруг света 1985-12, страница 51

«Шу-шш, шш-у,— припевают все четыре, мелодично постукивая палками по земле.— Это шумлю я, горная река!» Зрители подыгрывают, начиная качаться, как бы преображаясь в тростник.

Затем актеры изображают дождь, лесных зверьков и птиц. Появляются и первые люди — женщины. Увы, они перессорились между собой, и человечество раскололось на два пола. Это старая легенда гими.

И словно в подтверждение, в хижину вваливаются актеры-мужчины, надменно крича:

— Вон, вон, лягушки! Дорогу птицам!

Мир мужчин и женщин у папуасов настолько разграничен, что даже растения и животные рассортированы на мужские и женские. «Птицы»-мужчины прогоняют «лягушек»-женщин со сцены, дав им разыграть лишь три-четыре истории.

— Если вы откроете секреты мужчин своим матерям, сестрам и младшим братьям, мы перережем вам глотки и бросим в реку!— грозно ревет внезапно появившийся человек в черной маске из тыквы, отороченной желтым мехом. Он устрашающе водит языком по свиным зубам, которыми утыкан оскаленный рот маски. Из ее ноздрей торчат клыки. Эти зубы и бамбуковая палочка, продетая в перегородку носа маски, обозначают заслуженного воина. Но что за секреты — этого он, конечно, не говорит, потому что среди зрителей — женщины.

Его угрозы обращены к подросшим мальчикам, которых мужчины недавно забрали из материнских хижин и поселили в мужском доме. Им только что, на этих днях, преподаны уроки повседневного поведения взрослых. И теперь, под страхом смерти, посвящаемые обязаны держать язык за зубами — что бы ни увидели, что бы ни услышали.

Не только у гими, у всех папуасов инициация — испытание на взрослость — не из легких.

В дни инициации мальчиков сажают у костров — как можно ближе к пламени — и не дают ни пить, ни есть. Ночью им, вымотанным за день, предстоит из душного угла хижины наблюдать за представлениями. И каждую сцену надо запомнить, ведь в каждой — поучение (впрочем, только такого характера, что его могут и должны знать и девушки; настоящие тайны уже поведаны днем, без женщин). Лишь после наступления рассвета мальчикам дадут чуточку поспать.

Если сценки нравятся зрителям, актеры, не заставляя себя просить, повторяют их по два, по три раза, а то и больше. И каждый раз — с новыми деталями.

В представлениях есть истории, смысл которых для европейцев без объяснения непонятен.

...Злой старик подкарауливает возле реки некую вдову, обвиняет ее затем, стоя выше по течению, что та замутила ему воду (вспоминаете басню?) и убивает. Придя к ее детям, он искусно выдает себя за их мать. (Зачем? Это не

объясняется.) Старик убивает сына вдовы, но сестра убитого разгадьТвает подмену, приканчивает злодея и убегает в горы. Тело брата она несет с собой в полом стволе дерева. Девушка бродит по горам, пока н<е находит себе мужа. Тут из ствола раздаются красивые странные звуки. Супруги разбивают его, и на свободу выпархивает стая райских птиц. Счита€5тся, что во время инициации мальчики — дети — умирают а взрослые — новые воины — рождаются; это как бы два разных человека. Девушка (а все деЕ^ушки примерно одного возраста считаются сестрами своих ровесников-мальчиков) должна найти себе мужа и покинуть деревню. Только тогда ее брат возродится и «вылетит» во взрослую жизнь, как стая райских птиц из ствола.

Есть в репертуаре гими и сюжеты, понятные не только в горах Новой Гвинеи.

...Размахивая луком, в хижину женщин врывается актер, изображающий старого мужа-у^одца. Его голова опутана лианами, нос расплющен, лицо в саже. «Где, где моя жена?» — дребезжит старик, теребя то одного, то другого зрителя. Те отшучиваются. Кончиком стрелы ревнивец шарит по полу, выискивая следы. И в:от — ага! Вот она! Женщина неслышно скользнула в хижину. В ее руке палка-копалка — символ женского труда. С притворной покорностью она подсаживается к огню. А старик на радостях и кружится, и прыгает, и выпускает ворох стрел в потолок.