Вокруг света 1988-07, страница 22

Вокруг света 1988-07, страница 22

хитектурно-этнографического музея под открытым небом. Вятская земля очень богата памятниками народного зодчества, но время и — увы! — люди зачастую безжалостны к ним... «Если природа, не доведенная, конечно, до критического состояния, еще может восстановить себя, то памятники культуры мы теряем безвозвратно»,— грустно заметил Михаил Николаевич. Его поддержала Ирина Генриховна, рассказав, как с годами трансформировалась идея музея, над проектом которого работает их мастерская.

Сначала думали о воссоздании только вятской деревни. Но слишком долгим оказался путь от замысла до воплощения — и вот уже выясняется, что спасения требует не только сельская архитектура. И потому решено было создать еще две зоны архитектурно-этнографического музея в самом Кирове, городе растущем и обновляющемся. В них войдут Трифонов монастырь и наиболее интересные памятники городского деревянного зодчества, а также Дымковская слобода, откуда пошла знаменитая дымковская игрушка. А вот старую деревню решено «построить» в пятидесяти километрах от Кирова, там, где в Вятку впадает река Великая.

— И первый дом, ребята, будет, наверно, ваш,— говорила Ирина Генриховна, обращаясь к своим молодым коллегам — архитекторам Ольге Ши-ловской и Михаилу Бенсману, отправляющимся в экспедицию.

Моим спутникам предстояло обследовать, а точнее — дообследовать многие деревни Подосиновского района, отобрать несколько традиционных домов, подготовить один из них к перевозке и собрать этнографический материал. Последнее — забота двух других участников экспедиции, сотрудников Кировского музея — Владимира Любимова и Сергея Останина.

Пожалуй, самым трудным днем экспедиции был первый. Еще не подошел наш «пазик», и я на собственном опыте смогла убедиться, сколь тяжела работа в «поле».

Нашим ведущим в тот день был Володя Любимов, невысокий худощавый парень с гривой вьющихся русых волос. В выцветшей штормовке, резиновых «ботфортах», с компасом и фотоаппаратом на груди, Володя выглядел завзятым путешественником. Он и его белоголовый десятилетний сын Петя, частый спутник отца по экспедициям, шагали впереди нашего отряда, лишь изредка останавливаясь, поджидая остальных.

Мы шли в дальние деревни, чтобы окончательно выбрать дом для музея. Кругом расстилалась просторная земля... Яркая зелень полей, луга цветущих ромашек и лютиков; высокие угоры с темными кубиками изб; стада черно-белых коров на сочной зелени склонов; пение жаворонка в синей высоте — и теплый ветер, охлаждающий разгоряченное ходьбой лицо. Не

знаю, есть ли что-либо прекраснее дышащей, живущей, наливающейся соками летней земли...

Деревня Толстое Раменье стояла на холме. Мы поднялись по коричневой, сухой в этот день дороге, миновали поваленные жердины, которыми когда-то была огорожена поскотина, и вышли на деревенскую улицу. Было очень тихо, только шумели листвой старые березы возле изб. Дворы и тропки густо заросли крапивой, травы поднялись по пояс.

Вдруг справа от тропки я увидела ладный дом с белыми, подновленными наличниками. Во дворе — свежая поленница дров; за участком — стожок сена. На крыльце сидела, греясь на солнышке, кошка. В какой-то момент мне показалось, что этот дом — видение, мираж, возникший в пустой и мертвой деревне, чтобы мы смогли реально представить, что здесь недавно жили люди...

Володя достал из кармана штормовки блокнот, долго искал в густо исписанных страницах какие-то строчки, наконец сказал:

— Здесь живет Николай Васильевич Окуловский. Он нам поможет составить легенду. А вот, ребята, и наш дом...

Остановились на самом краю деревни. Изба венцов на двенадцать, сильно осевшая, потемневшая. Рублена в об-ло с остатком, то есть бревна каждого ряда-венца связаны в углах так, что выступают концы. Бревна диаметром сантиметров сорок. Три окошка смотрят на улочку, три в одворицу; два из них — узкие, маленькие. Крыша двускатная; «курицы» — корни целого ствола ели, выведенные из-под крыши, поддерживают долбленый «во-дотечник». Сени связывают избу с хозяйственной постройкой — срубом, поделенным на два этажа; верх — это поветь, там хранили сено, утварь и рабочий инвентарь; внизу держали скот. Весь дом очень простой, даже суровый,— ни наличников резных, ни причелин. Да и хозяйственное строение почти завалилось.

В деревне Цыбино и особенно в Большом Косякове мы только что видели куда более внушительные постройки. Ольга и Михаил долго рисовали там намеченные дома — «делали карточки». От тех изб, стены которых были сложены из могучих сосновых бревен, исходило ощущение добротности, надежности, вечности. Почему же архитекторы так разглядывают сейчас этот дом?

Оказалось, я не заметила одну существенную деталь: под кровлей была вырублена цифра— 1829.

— Датировка строения — вещь довольно редкая,— сказал Михаил, указывая мне на цифры.— Но не только она говорит о возрасте избы. Обратите внимание на маленькие оконца с подтесами. Когда-то здесь все окна были узкими, потом их расширили.

Михаил расчистил крыльцо, заваленное досками, и вошел в дом. Следом, задев головой о низкую притолоку, прошли и мы с Ольгой. Внутри

пахло сухими травами. Все в этой избе было как обычно: печь, лавки, шкафчики у печи... Архитекторы внимательно оглядывали углы, всматривались в косяки, потолок и пол. Переговаривались:

— Потолок по-круглому... И черный. Значит, родной.

— Пол плахами.

— Смотри, дымовое окно и тоже с подтесами.

— Да и обработка бревен ровная.

Подошли Володя, Сергей и Петя.

Они ходили на разведку в соседние дома.

— Ну как? — спросил Володя, обращаясь к Михаилу как начальнику экспедиции.

— Будем работать здесь.

Вечером, за чаем, Сергей обернулся к Михаилу:

— Как же все-таки поставите избу? Будет ли она смотреться на новом месте?

— Ах, Сережа, Сережа, провокатор,— грустно улыбнулся Михаил.

Сергей, Володя, Михаил и Ольга были почти ровесниками, и, может, поэтому отношения в экспедиции сразу установились простые и товарищеские. Михаил и Ольга внимательно слушали Володю, когда дело касалось маршрута или этнографических деталей; Володя же учился на ходу рисовать кроки, узнавал и запоминал тонкости «деревянного дела». Ведь он работал с профессиональными «деревянщиками»: Ольга и Михаил заканчивали Московский архитектурный институт по специальности «реставратор». Сергей, бывший преподаватель истории, больше молчал, неустанно щелкал фотоаппаратом и лишь изредка задавал вопросы, точные и острые. Вот и сейчас его диалог с Михаилом был продолжением спора, начатого еще в пути.

А спорили о том, правильно ли выбрано место для музея. «Мы ратовали за другое,— горячился Сергей.— С холмами, перепадами... Памяти и красоте надо отдавать лучшее». Размышляли, насколько вообще целесообразны музеи под открытым небом. «Вот, взгляните»,— сказал Сергей, когда, обойдя деревню Раменье и зарисовав ее план, мы остановились за околицей. Оттуда открывался вид на ближние и дальние холмы, перетекающие один в другой, покрытые темными лесами и сочной зеленью лугов. Едва ли можно было выбрать место более удачное и более красивое, чем то, что выбрали в свое время люди для этой деревни. Да и не только для этой.

О многом говорит и название деревни — Раменье. Владимир Иванович Даль приводит несколько толкований этого слова: на вологодской земле — это деревня, селение под лесом; на вятской — густой, дремучий, темный лес, а слово «рама» означает конец пашни, которая упирается в лес либо расчищена среди леса. И действительно, местные жители рассказывали

20