Вокруг света 1991-02, страница 28

сладкими и сочными, погрузили ящик с кокой, ящик с минеральной водой, большую связку бананов, сорванную прямо с дерева, и отплыли.

Мы шли из порта, а навстречу нам, в порт, двигались рыбацкие суда, суденышки, лодки, скорлупки, по самые срезы бортов нагруженные добычей. Каждое из них сопровождали акулы, распределившиеся по ранжиру: суденышко побольше сопровождала акула побольше, суденышко поменьше конвоировала акула соответственно поменьше.

Голубая вода пузырится, за кормой шипит — мы плывем ходко.

По пути встречаются зеленые крутобокие горушки, звонкие от пронзительного электрического треска цикад и птичьих криков. Островки эти — райские, такие, ей-богу, можно встретить только в раю или во сне. От птичьего гвалта надо затыкать уши — море сразу делается немым, беззвучным, все кажется нереальным, а на самом деле реальное: и острова, и вода, и наш катерок, и самое реальное из всего реального — акулы.

Нуси-Кумба мало чем отличается от островов-близнецов — только, может быть, тем, что на берегу его стоит маленькая деревня. Каждый дом деревни — торговая точка, где можно купить бананы. Для лемура нет ничего вкуснее, чем зрелый банан.

Около берега стоят несколько длинных узких пирог. Удержаться в такой пироге на плаву невозможно. Ни сидя, ни стоя. Чтобы пирога не переворачивалась, сделан специальный балансир — этакая хорошо обтекаемая деревянная лодочка-рыбка на длинном шесте, приделанная к главному корпусу, но и с противовесом перевернуться легче легкого. Во всяком случае, надо обладать большой сноровкой, чтобы управлять пирогой. Даже если она имеет балансир.

...За последним домиком деревни

начинается царство лемуров. Прямо за околицей, на травянистой сырой поляне. Лемуры нас словно бы специально поджидали — посыпались со всех деревьев, будто сбитые сильным ветром, они падали на плечи, к ногам, залезали в пакеты, которые мы принесли с собой, ловко выуживали из них съестное — воровали форменным образом, но делали это так изящно и мягко, что на них невозможно было обижаться. На них голоса даже нельзя было повысить, не то что обидеться или шлепнуть по попке — рожицы у лемуров были уморительные, смышленые и милые, лемуры хрюкали, кашляли, уговаривали нас своими хрипловатыми голосами, просили не ругаться и без зазрения совести опустошали полиэтиленовые кошелки.

Бананы съедали вместе с кожурой, жесткие кончики выплевывали на землю. Среди лемуров было много мамаш. Папаши все как один были одеты в парадную морскую форму, в одинаково черные аккуратные костюмчики, мамаши выглядели поярче и поцветистее, они были рыжевато-коричневые, походили на огненную осень, были очень проворны и сообразительны — во всяком случае, сообразительнее своих супругов. У многих имелись детишки. Детишки мамаш своих не отпускали — и не отпустят, пока не наступит пора, малыши цеплялись за мамаш как клещи, висели под брюхом, ловко держась четырьмя лапами за спину. Несмотря на такую тесную связь с мамашами, малыши орудовали так же ловко, даже ловчее родительниц: иная лемури-ха глазом не успеет моргнуть, а банана уже нет, он из ее лап успел благополучно перекочевать в желудок сыночка. Сыночку неважно, что мамаша останется голодной.

Лапы у лемуров мягкие, без острых когтей, пальцы длинные, изящные, как у пианиста — да простят мне та

кое сравнение пианисты,— с пухлыми нежными подушечками. Передвигаются лемуры с обезьяньей ловкостью, и, замечу, любопытны они как вороны — все время норовят что-нибудь стащить, прикарманить блестящую железку, деревяшку, окрашенную в яркий цвет, раковину, детскую пластмассовую безделицу — им до всего есть дело, все они хотят попробовать на зуб. Вполне возможно, лемуры совершают набеги и на деревню, но жителей деревушки этот разбой не тревожит — они свыклись с лемурами, считают их своими, может быть, даже родными...

Лемуров было много, тьма, но нам пояснили, что на острове их живет еще больше, просто в этом году хороший урожай манго и лемуры сытые, не выходят к людям, а в неурожайные годы они бы как пить дать сбили с ног.

Только я так подумал, как с дерева на меня спрыгнуло сразу четыре лемура — я только охнул от неожиданности и прикусил язык: уж слишком разбойным и неожиданным было это нападение. Один из лемуров — наглый щекастый самец прохрюкал мне что-то в ухо, оставил на чистой, только утром вынутой из чемодана рубашке желтое вонючее пятно мочи — видать, этот парень перепутал меня, не с тем рассчитался за чужой грех, потом уперся грязными лапами в плечо и по-птичьи ловко взвился на дерево. Качнулся на ветке, захрюкал довольно.

Из желтых глаз лемура сочился то плач, то смех, то тоска, то радость. Но мне показалось, что из мягких гибких пальчиков лемура вот-вот покажутся острые коготки.

Сверху на меня спрыгнул еще один лемур, бойкий самец — свято место пусто не бывает,— испятнал рубаху жирной грязью, с ходу нырнул в полиэтиленовый мешок, зашуровал там,

В течение пятидесяти лет будучи служащим департамента животного мира, а потом и в качестве почетного смотрителя, он объезжал самые удаленные районы Кении. Он мог припугнуть или арестовать наиболее наглых браконьеров, и оружием его были только винтовка и собственный авторитет.

Еще одной причиной разыгравшейся драмы было его несколько беспечное отношение к гостям лагеря. Хотя Кора — один из наименее доступных уголков Кении, ежегодно сюда добираются сотни людей — кто самолетом, кто машиной или даже велосипедом и пешком.

Инге Ледертайль, сорокадвухлетняя немка, находившаяся в лагере Джорджа в день его убийства, тоже была его гостем. Еще в 1984 году она обратилась к нему с просьбой разрешить ей приехать. Он дал согласие, как, впрочем, делал это всегда, отвечая на подобные просьбы. Инге была очарована жизнью в Кампи йа Симба, в 1989 году она приехала сюда в четвертый раз.

Здесь были рады друзьям. Но среди визитеров попадались и совершенно ему незнакомые люди, которые не предупреждали Джорджа о своих намерениях. Местные пилоты знакомы с инструкцией, прибитой к дереву недалеко от небольшой взлетной полосы среди колючих кустов в четырех милях к югу от лагеря: «На дороге — львы. Пролетите низко над лагерем и ждите на борту самолета, цока за вами не приедут». Вечно гостеприим

ный Джордж всегда высылал «лендровер». Эта его вежливость стоила ему жизни.

Вечером, накануне дня гибели, Джордж сидел за пишущей машинкой. В течение шестидесяти лет он с завидной прилежностью вел дневник. Сейчас, когда ему было уже восемьдесят три, руки стали дрожать, да так сильно, что за последний год в его дневнике появились лишь три слова, написанные карандашом. Он закончил, когда было совсем темно, и даже поставил дату следующей записи — 20 августа.

Редкий случай — в конце недели они с Инге оказались одни. Теренс Адамсон, брат Джорджа и его давний помощник, умер несколько лет назад. Тони Фитцджон, помогавший Джорджу на протяжении шестнадцати лет, вынужден был по распоряжению руководства уехать из Коры и начать работать над новым проектом по созданию заповедника в Танзании. Джорджина Эдмондс, ведавшая всем хозяйством в доме, находилась в этот момент в Англии. Тем не менее в лагере оставалось восемь работавших там человек. Это — Хамиси, преданный Джорджу повар-суданец, служивший ему верой и правдой на протяжении последних тридцати лет, остальные — местные жители из деревни Асако, расположенной в двадцати милях восточнее лагеря. Среди них были помощник повара Осмин Битача, вождь племени Мохамед Мару, шофер Моти и Онгеса, выполнявший роль сиделки во время последней болезни Теренса.

26