Костёр 1968-09, страница 28

смотря на лицо деда Антона. Мы думали, что он по рассеянности забыл побрить правую щеку, а она, значит, была обожжена при пожаре...

— Дедушка, значит, вас тогда похоронили?— спросил я, потому что молчать было жутковато.

— Как говорится, выжил. Выходили в больнице. Ноги вот с тех пор больно мерзнут. И рука — как у вареного рака клешня. А коней я ввек не дам в обиду, — и дед Антон погрозил кому-то пальцем.

«Вот это повезло! Вот это — боевая слава, а мы за ней за триста километров в поход собирались»,— возликовал я про себя, разобрал до конца все бумажки в альбоме и обнаружил второй важный документ. В нем было написано:

«Настоящим подтверждается, что колхозник Антон Ларин сознательно и от души передал обществу колодец, принадлежавший ранее ему одному, и что общее собрание постановило впредь именовать колодец «Антоновым».

— Что же, в нем вода особенная? — спросил я.

— Хрусталь! Вот какая вода. Поэтому и всякий гость ко мне часто захаживал. Не мог мимо проехать, — похвалился дед Антон, задумался, закашлялся и что-то пробормотал, наверно, вспоминал прошлое.

Захватив снимок избы и два исторических документа, я побежал к председателю и в дверях правления столкнулся с Шуриком. Он чуть не плакал.

— Ну, что? — спросил я.

— Выгнал. Но я до Москвы дойду!

— Давай, давай, — сказал я и смело рванул дверь председательского кабинета.

Услышав и от меня про ремонт избушки, председатель прямо взревел от досады.

— Спрашивал осенью: «Надо чего, Антон, или не надо?» Сказал ведь: «Не надо». А теперь ходоков посылает? Насчет Толстого не темните. Не маленький! А если он даже выпивал и закусывал в Антоновой избе, то что ж теперь? Снимать плотников со свинофермы? А?

Тут, чтобы не спорить без толку, я выложил документы на'стол и сказал:

— Вот — читайте! Дед Антон свой колодец людям отдал и жизнью рисковал, а вы... Эх!

От злости и волнения я больше ничего не смог добавить.

Председатель раз пять прочитал заметку о подвиге и справку о колодце и хмуро сказал:

— Верну это Антону сам. Иди.

Примерно недели через две к Антонову колодцу подъехал ЗИЛ с прицепом. Грузчики скинули у калитки кирпичи, мешки с цементом, бревна, доски, тес, гвозди и разные другие материалы для деда Антона. Он что-то говорил грузчикам. А те смеялись и отмахивались от него.

Тогда дед Антон сел в кабину и велел отвезти его в правление. Что уж он там объяснял, осталось неизвестным, но возвратился дед на председательском «газике» очень довольный.

Шурик все время радостно вился около него, а со мной не разговаривал. Он был уверен, что ремонт — его рук дело, и уже примерил место между окнами для мемориальной доски, которую выкрасил под мрамор.

Я собрал ребят, и мы каждый день помогали плотникам. Ошкуривали бревна, строгали, замешивали раствор для печника, подтаскивали кирпич и поднимали на чердак ведра со шлаком.

Между тем по деревне прошел слух, что в избе деда Антона будет теперь музей, так как в ней гостил великий человек, и что сам дед Антон продал избу за большие деньги и надумал купить финский домик и мотоцикл «Ява».

А у колодца старушки говорили, что тут вот прямо хотят построить фабрику и разливать воду в бутылки и продавать всему миру за десять копеек без посуды. И что название воды будет «Антонова».

Сам дед Антон ни на какие вопросы не отвечал, только посмеивался, покашливал да покуривал. И помогал всем как мог.

Наконец плотники сняли леса и вставили новые стекла. Девчонки вымыли полы, а мы вывезли мусор в балку и посыпали песком дорожку.

И в воскресенье около избы деда Антона неожиданно собралось много народа. И все заходили в сад, как будто в парк, без спроса, чтобы получше осмотреть красавицу избу.

Из-за выкрашенной голубой краской резной причелины, словно краешком косынки окаймлявшей крышу, и окон, чисто глядящих в сад, избушка казалась помолодевшей лет на двести.

Шурик подошел ко мне с мемориальной доской.

Я прочитал надпись и расхохотался:

«Здесь до революции гостил Лев Толстой и беседовал с Антоном Лариным. Охраняется, как памятник старины, государством».

— Быстрей все закрась, кроме последней строки,— сказал я. — Толстого здесь никогда не было!

26